Еще не выйдя из магазина, отвинтила пробку, глотнула, воспринимая жжение во рту, жар по пищеводу и распространяющееся тепло по телу – как счастье.
Вышла, не думая и не взвешивая никаких за и никаких против, побежала на стоянку такси. Быстрей. Прыжками. В голову не пришло, что неудобно, что не захочет видеть. Что так вообще не делают. Что
Девичья Гордость. Что Женская Скромность. Что понятия не имею, где его искать. В каком кабинете, с каким четырехзначным номером. И в кабинете ли вообще. Уселась в машину, перевела дыхание, уже достаточно бодро назвала адрес Больницы, это было довольно далеко, времени хватило на граммов сто коньяку, на протереть сапоги «мгновенным блеском» и на посмотреть в зеркало. Поправила глаз. Намазала губы блеском. Надушилась Гипнозом, он пахнет ванилью, очень приятно. Понюхала с удовольствием личную руку, и еще раз. Бегло лишний раз заметила, что офигительная дура.
А вот задуматься о том, что Бог, может, хотел мне сообщить: «Нечего ввязываться в эту шнягу, иди, Вера, домой, и вообще», – нет, это я не успела. Я была слишком занята, поправляя макияж.
01.00
Много раз убеждалась, что надо прислушиваться к каким-то намекам и помигиваниям судьбы. Не знаю, как назвать точнее. Вариант интуиции. Но дело в том, что я никак не могу определить, есть ли интуиция у меня, и как она себя проявляет, если есть. Ну матренаиванна, да.
Угадал все буквы, но не смог прочитать слово.
Моя подруга Маша называет любые свои предчувствия «проницательность личной ауры» и очень верит этой своей личной ауре.
Например: дождь на улице – сиди вроде бы дома, мокнуть как-то не хочется. Личная аура против твоего похода куда-либо. Нет, ты валишь за какими-нибудь коржиками с сахаром, падаешь в лужу, рвешь куртку, ломаешь ногу, два месяца ковыляешь потихонечку на костылях, все счастливы.
01.30
Никогда не допишу.
Звонок. Подруга Лидонька из города на Неве решила проинформировать меня о состоянии своей непростой личной жизни.
С Лидкой мы дружим с какого-то прямо младенчества, когда-то она была меня младше года на три, а сейчас мы ровесницы, даже она немного уже постарше. На годок.
Долгое время родители Лидки защищали рубежи нашей Родины в Западно-германской группе войск, Лидка болталась в Самаре с бабушкой, стоматологом Доротеей Марковной, а от мамы и папы получала трикотажные костюмцы производства дружественной ГДР и жвачки. Жвачками угощалась я. Неподходящие тощей Лидке по размеру трикотажные костюмцы отдавались тоже мне. Все были довольны.
Сейчас у Лидки есть муж (кодовое название Зануда), Любимый Человек (кодовое название Любимый Человек) и ребенок Глебушка, замечательно рыжий-рыжий и конопатый.
Лидка живет с Занудой, ребенком Глебушкой и бабушкой Доротеей Марковной, стоматологом, в Санкт-Петербурге, а Лидкин Любимый Человек – с женой и взрослым сыном – в Москве.
Лидка очень увлекается рассказами о вредоносности Зануды, душевной красоте Любимого
Человека, убожестве и непривлекательности его жены-Квазимодины и катастрофической нехватке секса как такового.
– Прикинь, Верк, – возбужденно заговорила она, – а Зануда мне и говорит: «Свитера из кашемира, моя дорогая, либо стирают вручную в мыльной пене, либо чистят в сухой химчистке…» А я ему, прикинь, такая отвечаю: «Ты бы член свой простирнул вручную в мыльной пене, может, был бы толк!»
– Грубая ты, Лидия. Мы вот прямо не понимаем вас, Лидия. Вы же культурный человек, классику читаете. Знаю, новую Донцову покупали третьего дни… «Повесть о настоящем снежном человеке»…
– Вера, иди на фиг, у нас с Занудой секса вообще, блин, с августа не было!
– А с Любимым Человеком?
– Бывает, но непростительно редко, мы видимся раз в месяц!.. – вздохнула Лидка горько.
Следующий час и десять минут я слушала про Любимого Человека и его проблемы: Квазимодина-жена, даун-сынок, квартира на Садовой-Триумфальной – не знаю географии Москвы, но полагаю, что это в центре, умница, Вера, догадавшись, «…вот и стааало обручааальным нам Садооовоооое кольцо, трам-пам-пам».
02.00
Поздравляю тебя, Вера, опять отвлекшись. Едешь ты, значит, в такси, вся в слезах и губной помаде. Перепачканное лицо.
Шикарно, выразительно шурша гравием, откуда там гравий, такси подкатило к мрачному (особенно в декабрьской темноте) зданию Больницы. Я выползла из машины, утвердилась на пустом просторном крыльце. Мраморном. Как приятно видеть проект «национальное здравоохранение» в действии: мало что может обрадовать тяжелобольного больше, чем мраморное крыльцо. Такое приятно скользкое, убедительно твердое.
Чтоб совсем не загрустить, очередной раз приложилась к коньяку. Вот она, моя фляжечка, привет-привет. Зажмурила глаза. Зажала ладонями уши. Симулировала отрыв от реальности. Роскошно было бы написать: открыв глаза, увидела В., стоящего с букетом, допустим, роз. Не люблю цветов, тогда вот лучше: с коробкой конфет наперевес. «Рафаэлло, это может быть только от него».
Ничего похожего я не увидела. Кругом не было ни одного человека, ни даже одной собаки, хотя собаки бы меня не порадовали однозначно. В детстве на меня немного напала собачка, цапнув за коленку, я орала так громко и продолжительно, что, когда мама пришла спустя время спрашивать у собачкиной хозяйки насчет бешенства, та грубовато ответила, что из нас с собакой бешеная я. В чем-то, может быть, она и…
А В. подошел минут через пять, наверное. Вывернул откуда-то из-за угла, в рыжей куртке поверх халата. Белого. Куртка немного подсвечивала в темноте, было красиво. Сказал:
– А у меня возникло какое-то призрачное, мистическое чувство, что найду тебя где-то здесь!
И засмеялся. Смеялся он здорово.
Потом наклонился ко мне и поцеловал в нос:
– А кто это здесь так приятно пахнет пивом? Это кого сейчас доктор Айболит поругает за злоупотребление спиртными напитками?
– Злоупотребления? – возмутилась я. – Злоупотребления? Я пиво-то, может, и бутылки не допила, а если решилась на пару глотков коньяка, то только для поддержания теплового равновесия… чтоб не замерзнуть здесь… в лесу.
– В лесу? – обиделся он. – Да это географический центр города, чтоб ты знала. Да к нам из Швеции Кронпринц приезжал на днях, с визитом. Остался доволен, между прочим. Поехал бы он тебе в лес!..
Я сделала несколько шагов, убедительно покачнулась, пряча фляжку в пуховиков карман. В. поймал и установил меня.
– Идет бычок, ша-та-ет-ся… – вкрадчиво проговорил он.
Потом замолчал. Не шутил. Не смеялся. Просто смотрел.
04.00
Завтра ведь мой очередной визит к Вам, доктор. Все думаю.
Самое сложное – это с самого-самого низкого низа, казалось бы, оврага, с нижней точки синусоиды, параболы, глубины Мариинской впадины вперить свои слепошарые блеклые глазочки в сияющие насмешливо и паскудно небеса и просто физически ощутить, что ни хрена это не конец падения, не дно, просто выступ по пути, и хуже может быть всегда, и тебе еще лететь и лететь, вниз-вниз, да здравствует белокроличья дыра, твоя личная излюбленная дорога; хорошо уметь перевернуться в полете, имея в виду приземлиться как-то более-менее на четыре лапы – женщина-кошка. А потом идти, прихрамывая, подволакивая одну из ног, лучше левую, в голос потешаясь над тем, что ошиблась в сотый раз, и заранее очень зная, что позволишь себе точно так же ошибиться и в сто первый, и в сто второй. И в сто третий. Если Бог даст.
