Поповым Хелен.
Она, юная и бесстрашная, глупая и отчаянная, красивая и разъярённая, зачем-то, рискуя жизнью и положением рядом с Коленькой, треснула буйвола своей сумкой с учебниками по башке. И он согнулся, схватился за волосатый кочан, потерял сноровку и цель в жизни. Всё, его уже не интересует ничего, кроме как удавить гадину, посмевшую мешать ему.
Моя ты прелесть. Могла бы убежать, скрыться, сидеть смирно на заднем сиденье, ведь Коля не простит. Это конец, понятно же, что она должна быть на его стороне. Но она предпочла спасти меня. Ей не всё равно. И не подумала даже, прискакала буквально за секунду.
От этой мысли за спиной тут же пробиваются изогнутые законцовки крыльев, как у самолётов. Открывается второе дыхание, и всё внимание находится теперь на решении проблемы. Спасти её, вызволить себя, нас уберечь для продолжения банкета.
Да, всё это развёл я, но что я могу поделать, если тупо хочу её себе?
Зарычав, вываливаюсь наружу и, извернувшись, с силой бью пидора здоровой рукой в живот. Он теряет пистолет и чувство собственного достоинства, кряхтит и жмурится как баба. А Хелен смотрит на меня в ужасе, плачет, кривится, негодует. Психует, топая ножкой. Как там говорится? Чем больше женщина стонет по ночам, тем меньше она ворчит днями?
Вот уж правильно. Вот вылечу все свои повреждения и заставлю Хелен скулить от радости.
Но у нас опять есть только доля секунды. Потому что удар под дых, ну это не сравнимо с дыркой в руке и раной на башке. Просто мужик этот дебил и очень туго соображает.
Завыв громче и отчётливее, будто на поминках, Воронцова делает правильный выбор и бросается ко мне в машину. А я, моргнув от дичайшей боли, изо всех сил делаю вид, что супермен. Антоха бы мной гордился.
Сжав зубы, резко захлопываю дверцу и давлю на газ, дёргая тачку с места.
Ох, как Хелен орёт. Она вопит как маленькая сирена и по совместительству корова, планирующая рожать на ферме, объятой огнём. У меня просто уши вянут от её ругательств.
— Ненавижу тебя, Глазунов! Не выношу тебя так сильно, что готова просто добить битой по башке, нет, лучше пилкой для ногтей прямо в ране! Ты хоть представляешь, что ты натворил? Ты всё испортил! Всё уничтожил, придурок озабоченный! Кретин недоразвитый. Идиот похотливый! Ну что тебе стоило придолбаться к кому-то другому? Почему ты на меня напрыгнул, как какой-то красножопый павиан на пальму?! Что на тебя нашло?
И пока она орёт, истерит и вопит, я чувствую, как тёплая густая струйка течёт по моей руке. Прислонившись к окну, резко отклоняюсь, ощущая, что вот-вот потеряю сознание. Ну как объяснить этой девушке, что именно к ней у меня такое помутнение сознания, что бывает такая безумная страсть, которая вспыхивает мгновенно и заставляет обоих делать восхитительные глупости? Вот как, например, нарваться на гнев главного козла города, который ещё в девяностые гремел и у которого бригада своя была. И в главке его разрабатывали насчёт рейдерства в центральном районе. И столько на нём висит, что и подумать страшно, а я к бабе его полез, потому что зудит.
Салон как будто окутывает туманом. Ленка орёт на меня уже за то, что я якобы бледнею. Кажется, сейчас вырвет, и успеваю только подумать, что Хелен меня и без того недолюбливает, а тут такое — демонстрация содержания желудка.
Но эта тема вроде отпускает, зато боль увеличивается, становится агрессивнее, наверное, пуля раздробила кость. И от болевого шока я отключаюсь.
— Есть шанс, что он умрёт? — узнаю голос «родной» Хелен.
Итак, я, кажется, жив. Это уже хорошо. Она — тоже. Несмотря ни на что, это радует. Яркий свет направленной прямо на меня операционной лампы слепит глаза. Потихоньку прихожу в себя. Слышу стук чего-то металлического, характерный для стальных шаров, падающих в железную банку, хирургический лоток или поднос. А ещё где-то вдалеке лай собак и мяуканье котов. Пахнет спиртом и чем-то, присущим только медицинским учреждениям.
— Это вряд ли, Леночка, вот если бы попали в грудь, тогда — да.
— Жаль, — вздыхает «моя» нимфа, — я пока его перетащила с водительского на пассажирское, дядя Валера, всё надорвала себе, бугай здоровый. Это ещё повезло, что охранник Попова дебил редкостный и не сразу в погоню кинулся, а то убил бы обоих.
— Так зачем ты его ко мне привезла, дорогая? Надо было в дверь толкать. Прямо на дорогу.
— Надо было, так я же добрая.
— Это да, помнишь, как ты мне здесь помогала всё детство, когда ещё папа с мамой были живы? Я думал даже, что ты по моим стопам пойдёшь. А ты — в бухгалтерию.
— Так есть же на что-то надо? Буду сидеть и цифры считать, а в конце месяца зарплату. Хочу быть порядочным человеком со спокойной, правильной жизнью.
— Поэтому ввязалась в чёрт знает что? Если бы мама была жива, она бы чокнулась.
— Тише, дядя, не хочу, чтобы он знал! И потом, главные бухгалтера крупных фирм…
— А ты думаешь, моя ветклиника прям вот совсем убыточная?
Хелен молчит, а потом вдруг:
— Так точно даже крохотного шанса нет, что он окочурится? Совсем?
Мужик, он же дядя Валера и, кажется, ветеринарный доктор громко ржёт.
— Нет. Говорю же: вот если бы в грудь… В таком случае, да, — мычит, ковыряясь в моей руке, — в таком случае я бы не взялся его латать, лучше гepмeтичнaя пoвязкa, пpoтивoшoкoвoe, oбeзбoливaющee, удapнaя дoзa aнтибиoтикoв и обязательно в настоящую бoльницу. To жe caмoe c paнeниями в живoт. Чeлoвeк c пулeй в гpуди мoжeт выжить первое время и бeз oпepaции. Тут не надо геройствовать, как наши деды дeлaли вo вpeмя Великой Отечественной. А вот через двадцать четыре часа без квалифицированной помощи, конечно, да! Обшиpный пepитoнит, шoк и cмepть. Так зачем ты его спасла? Раз так ненавидишь?
— Не знаю. Он симпатичный. Хотя и говнюк редкостный. А ещё нарушил все мои планы.
Судя по стуку каблуков, Хелен расхаживает по операционной.
— Как говорит наша тетя Надя: значит, этим планам не суждено было сбыться.
— Да, но, — вздыхает, — это было ради неё! Всё это было ради Вики! Сама не пойму, как могла всё погубить?! Не могу успокоиться, так и хочется прибить его! Пристал как язык в морозный день к столбу, идиот!
— Ты спасла человека, крошка. Это хорошее дело. Тебе за это воздастся.
Мне надоедает, что они открыто обсуждают меня, и я хочу сказать что-то
