отменяют.
Уже у ворот особняка мэра пересекаюсь с курьером. Оперативно работают. Нужно будет выписать Наталье премию.
Сегодня хозяин лично выходит меня встречать. Пожимаем друг другу руки и устраиваемся в беседке.
— Не думал, что в вашей семье остались такие романтики.
Проследив за его взглядом, вижу бледную Аглаю, уставившуюся на букет как на клубок гадюк.
— Брат в последнее время даже меня поражает, — говорю и вот даже не кривлю душой!
— Что за срочность? — Дмитрий сразу переходит от приветствий к делу.
— Отделка… — Показываю на планшете конские расценки. Валеев начинает хмуриться. Лишних денег на объект в городском бюджете как всегда не предвидится.
— Я, кажется, просил дешево и сердито, а не фрески с позолотой.
— Поэтому я нашел способ управиться дешево, качественно и бонусом — заработать жирный плюс в глазах электората. Это работы юных дарований художественных колледжей. Среди них попадаются настоящие самородки. Нужно объявить конкурс с небольшой денежной премией и использованием эскиза в отделке будущего детского сада. Детям престиж и мороженое, казне — экономия.
Дмитрий, обычно скупой на похвалу, расплывается в улыбке.
— Хитро… С тобой приятно работать, Вадим.
Даже не сомневался.
У Валеевых приходится задержаться. Обсуждение рабочих моментов плавно перетекает в ужин. Когда мне удается выбраться из гостеприимных лап, надеюсь, будущей родни, на город уже начинаются опускаться осенние сумерки.
Глушу машину во дворе, где живет Света. Купленный по дороге виски пью прямо из горла, ровно столько, чтобы взгляд поплыл и при этом мозг остался в адеквате. На закуску у меня отобранный у негодяйки телефон. Вернее, изучение ее переписки со Славой. Редкостная дрянь, должен признать.
Читаю, а в груди дерет с каждым глотком сильнее. Снова чувством дежавю предательство, которого сейчас, по сути, нет и быть не может. Предательства как такового нет, а чувство есть. Вот такие чудеса. Только мне уже давно не двадцать. И я давно оброс непробиваемой шкурой.
Света
— Пап. Ну пап! — Трясу за плечо уснувшего в плетенном кресле родителя. — Тебе Сонька не говорила, куда пойдет после уроков?
Мазнув взглядом по беспорядку на столе, он издает протяжный вздох.
— Говорила.
Пустая бутылка не делает его словоохотливым. И Славы на горизонте что-то не видать.
Боже, ну и денек.
— И? — поторапливаю невменяемого отца. — Где она?
— В библиотеке! — отвечает гордо.
— В три часа ночи?!
Ладно, приукрашиваю, еще даже не полночь. Но не ждать же сложа руки, в самом деле? Дети спать должны в это время! Тут мне вечерами одной бывает страшно, а уж с наивным подростком что хочешь может приключиться!
Что если… Что если ей прямо сейчас нужна моя помощь?..
Звонок в дверь заглушает ответ. Да он теперь и не нужен. Я выбегаю в коридор, надеясь выдохнуть, наконец, а потом задать паршивке трепку.
Торопливо прокручиваю забытый Сонькой ключ все три раза. Отец, когда приходит с работы, всегда запирается так, будто кто-то планирует украсть всю стеклотару из нашей квартиры.
Неожиданно в нос бьет едкий запах алкоголя.
На пороге стоит Злобин — тот, который старше и пришибленнее, и упирается в меня стеклянным взглядом.
— Как дела, Светлячок?
Вадим пошатывается, будто никак не может найти точку опоры, но при этом довольно резво протискивается в проем, мешая мне хлопнуть дверью перед его наглой мордой.
Я плотнее кутаюсь в кофту от холода идущего с лестничной клетки.
— Проваливай.
— Ты что, обиделась на меня?
— Нет. Ты мне просто противен.
Вадим хмыкает, нетвердо отступая назад. Я, дура, высовываюсь, чтобы убедиться, что он не свернет себе шею на моем этаже, и тут же врезаюсь в шкаф под весом навалившегося сверху тела.
— Я же сказала, проваливай! — упираюсь руками в твердую грудь, вдруг оказавшись между его расставленных ног. — Какого черта ты тут забыл?
Дергаюсь в сторону, но Вадим одной рукой придавливает меня к зеркальной дверце. Во второй у него бутылка. Двинуть ему в пах? Потом же не выволоку?
— Что забыл?.. Много чего… Сатисфакцию… Да хотя бы костюм!
Господи боже мой! Можно подумать, он у него единственный.
— Отпусти, принесу, — голос срывается от резкого осознания, что моя грудь сейчас придавлена мужской ладонью. И помещается в нее идеально, отлично прям…
Вадим, по всей видимости, замечает это одновременно со мной, потому что тоже опускает взгляд вниз. Шею опаляет резкий выдох.
— Теперь я знаю твой размер белья на ощупь, — нетрезво усмехается он, смещая большой палец к выпирающему через футболку соску.
«Он завтра этого не вспомнит» пульсирует в голове, но я понимаю, что гарантий нет. Мое тело выдает мгновенную реакцию. Слишком свежа картинка, слишком похожа поза… И есть в этом прикосновении нечто запретно притягательное, волнующее. Фу, гадство какое.
— Не забывайся, Вадим, — вкладываю в эту фразу весь объявший меня испуг, но он отходить не торопится.
Истома, яркая как вспышка, делает еще более выраженным мое дебильное возбуждение.
— Что за грязные намеки, не пойму? Я же не просто так руки разминаю! А с целью этой… Как ее?… Благотворительности, о! Раз обещал возместить все, до последней рюшечки, значит сделаю.
Боже, ну и мудак.
Аж легче становится. Я ведь на миг насторожилась, приняв его напор за чистую монету. Таких поклонников мне даром не надо.
— В жопу себе засунь свою благотворительность! Сразу после костюма. Отойди, сказала.
В этот раз Злобин не спорит, а я так злюсь на себя, что отпихиваю эту расслабленную сволочь практически без усилий.
Верну костюм, и чтоб глаза мои его не видели!
По пути хватаю мусорное ведро и яростно бросаю пиджак, рубашку, брюки — все! — прямо в пакет с картофельными очистками.
Я понимаю, что цена вещей Вадима и моих несоразмерна.
Понимаю, что его мой жест разозлит.
Но черт возьми! Обидно за себя. Так обидно! Может, я на эту блузу, колготки и юбку неделями копила! И плевать, что Злобин столько зарабатывает в час. Кто дал ему право моим добром разбрасываться?
Помедлив, решаю надеть под футболку с кофтой еще и бюстгальтер. Кто его знает, каких сюрпризов мне ждать.
— А ей говорю: «Не учи меня жить!» — кому-то уже сетует отец на нашей кухне. — Организованная амнезия — естественное окончание трудового дня. Я же электрик! Считай, каждый день могу не вернуться.
Причина его словоохотливости выясняется тут же. Отец наконец-то счастлив узреть наполненный до краев стакан.
Перевожу ошалевший взгляд на оседлавшего стул Вадима. Руки на деревянной спинке сложил, подбородок на сцепленных пальцах устроил и радуется, гад, гостеприимству! Ну как радуется — скорее наслаждается моим унижением.
С грохотом опускаю мусорное
