желание жениться на Тане.
– Ты ее не знаешь, а говоришь любишь, жениться хочешь. Ты ее то спросил? Или молчание знак согласия? Так это молчание не тот знак, она еще помолчит, а потом увидишь, такое выдаст, что сбежишь и, подальше.
– Сам разберусь, мы вместе, я ее не брошу.
– Ты значит у нас герой? – старый лис на него многозначительно глянул, выдержал мхатовскую паузу, и продолжил, но уже с явным предупреждением в голосе, – Отцу ее обещал позаботиться, да только, Полина ведь не дала, потом и к Таньке уже поздно было подход искать, выросла, теперь вот ты, герой, – насмешливо губы скривил, специально выделяя последнее слово, – жениться надумал. Спасать собираешься, а знаешь от чего спасать то надо? Смотри не перепутай, поздно будет потом менять, я тебя в бетон закатаю, как в старом добром кино, если девка через пару месяцев вернется с исковерканной душой, понял?
– Я ее люблю, и желаю только счастья.
– А если счастье ее не с тобой, что тогда? Если не справишься? У нее характер далеко не из самых легких, я ее люблю, но оцениваю объективно, и скажу, что в маленькой головке тараканов немерено, и ты, боюсь их не потянешь.
– Ради нее, потяну.
– Посмотрим… очень надеюсь, что ты прав.
На том и решили.
Свадьбы, как таковой у них не было, расписались в ЗАГСе спустя месяц после похорон. На предложение переехать к нему и пожениться- лишь молчаливый безразличный кивок.
Его матери, Таня не понравилась, отцу тоже, только на работе за босса порадовались, да еще Костя.
А ему было не до впечатления родственников, ему нужно было вытягивать из депрессии его Татьяну.
Еще месяц гробового молчания и его прорвало на первый семейный скандал.
В какой-то момент он устал. Устал ждать, уговаривать поесть, сходить погулять, почитать, посидеть с ним. Устал чувствовать себя мамашей-наседкой для нерадивого дитя. Так продолжалось месяц, он психанул, не выдержал.
Он и так занимался всем: переездом, обустройством, ее состоянием, следил за каждым шагом, еще работа, а тут дома черт ногу сломит. Ей было все равно на все: на него, работу, дом, Кирилла, на себя саму.
Дима даже к психологу обратился, тот только взял денег за консультацию, ничего конкретного не сказав. Вот и сорвался. Орал, швырял вещи, тряс ее за плечи, потом снова орал, разгромил всю квартиру, наговорил ей гадостей, выплеснул все, что копилось и рвало на части. Так в любви никто не признается, а он смог. Бил посуду, кидая в стену, что под руку попадется и кричал, что ему не нужно ничего кроме нее, ее любви, счастья, только той прежней, его Татьяны, а не суррогата.
Она его не слушала, даже не вздрогнула, когда он сметал все на своем пути. Дима к ночи успокоился и пошел спать, а ночью проснулся от того, что прогнулся матрас и она рядом легла, ближе придвинулась, обняла покрепче, влажной щекой к его плечу прижалась:
– Я тебя тоже люблю, прости, – он опешил, прижал сильнее к себе, – И давай переедем, ладно? Мне тут не очень нравится.
Он смог лишь довольно улыбнуться и согласиться на переезд.
Так начался новый этап. Не сразу, постепенно, но все наладилось. Уже много недель спустя он убедился в словах Сан Саныча, -характер у его жены не сахар, но то, как она его любит, слепо, не слушая никого, доверяет ему… стоило того, чтоб немного потерпеть, пока она привыкнет к нему, к их жизни, к будущему.
Их ждало пять лет счастья. Он работал, она тоже, но все больше дома. В ней неуловимо что-то изменилось после похорон матери,– стала немного другой, но при этом настолько его, что жаловаться было глупо.
В каждом ее слове, взгляде, читалась любовь к нему, к их семье.
Не обходилось без ссор, даже скандалов, и не всегда был виноват он, Татьяна тоже в некоторых случаях была не права. Но то как они ругались ему нравилось, он не мазохист или садист, нет. Только ведь она человек закрытый и немало времени прошло, прежде чем он понял, что с ним одним она другая становится. Наедине, без чужих взглядов и ушей, стала открыто проявлять чувства, не стесняясь и не боясь абсолютно никаких эмоций и желаний. Открыто заявляла, что ощущает, чего хочет от него или кого-то другого. Стала такой, какой он и представить себе не мог.
Могла неожиданно заявиться в офис, хотя с утра не собиралась, запереть дверь, скинуть плащ, остаться в одном нижнем белье, чулках и сказать, что жутко соскучилась и решила сделать себе приятное. Себе, а не ему… именно так.
Или сделать замечание, что его секретарша слишком молоденькая, со слишком влюбленными глазами, и ей это не нравится. Дима лишь смеялся над таким поведением, а сам с ума сходил от ее ревности, от ее страсти по ночам. Вообще то, что касалось секса, у них было всё отлично.
В быту все складывалось не так гладко первое время. Оказалось, готовить его жена терпеть не могла, о чём сразу ему сказала, но для него это делать было почему-то приятно. Такое заявление одновременно порадовало и огорчило. С одной стороны, он не хотел заставлять ее, с другой: рестораны – это конечно хорошо и вкусно, но жена готовит намного вкуснее. У нее даже брокколи вкусно получалось, про мясо и все остальное он промолчит. Странность оказалась в другом – для себя она готовить не любила, да и не готовила, блюла фигуру, а его таким заявлением бесила. Поэтому, позже готовить учился уже он сам, чтоб сделать приятное жене.
Еще одно, что его категорично бесило первое время -это ее привычка спать под разными одеялами. Какая к черту разница, если к середине ночи она оказывалась на его стороне кровати, под его одеялом с ним в обнимку, спрашивается? Зачем заморачиваться такой фигней, если результат один и тот же? Но тут ему пришлось смириться, по-другому она просто не могла заснуть. Пару раз он затаскивал ее сразу к себе, но кто-то крутился и вертелся так, точно шило в одном месте, при этом задевая его локтями, коленями, аппетитной попой, грудью, да всем короче, не давая ему и себе спать. Пришлось смириться, – работать нормально после бессонной ночи было не просто.
И сейчас, прожив год без нее, он на многое поменял взгляд, переосмыслил, оценил. Дурак он, обычный дурак. Сам все испортил, сам сломал. Надо было подумать, да хоть тому же Санычу позвонить, спросить, посоветоваться. Но гордость
