слабого мужчины. А сам...
– Так и будешь молчать?
– Боюсь, если я озвучу то, о чем думаю, тебе не понравится.
– Только пожалуйста – не драматизируй, ничего ужасного не произошло.
– Действительно. Я всего лишь узнала о том, что муж врал мне все эти годы. Что его смелость всего лишь бравада. Что он просто взял и приписал себе достойный поступок другого.
– Достойный? По-твоему бить кого-то по морде – это достойно?
– Достойнее, чем врать, – отбрасываю вилку и рывком отодвигаю стул. – Я все. Аппетита нет.
– Сбегаешь? – кричит мне в спину. – Так и не признаешься, что же он сказал тебе напоследок?
Через какое-то время Игнат поднимается тоже, и я демонстративно ухожу в другую комнату. А там, выйдя на балкон, прокручиваю случившееся в клинике. И думаю я совсем не об Игнате и его выпаде. Не о его наглой лжи.
Дамиан. Пришел… И он точно знал, что меня не было вчера у ротонды, значит, приезжал туда и ждал.
Я хочу его увидеть, хочу расставить все точки и получить ответы на мучившие годами вопросы, но мне страшно идти туда. Страшно, но так невыносимо хочется.
"В десять" – как он это произнес, его голос, взгляд, до сих пор крутятся в мыслях.
В десять.
Смотрю на часы – двадцать один тридцать. До пляжа не более пятнадцати минут…
Не ходи туда! Не надо! – кричит здравый смысл. – Этим ты можешь сделать себе только хуже! Но сердце… Порывы этого предательского органа в очередной раз хотят завести меня в такие эмоциональные дебри.
Иди к нему! Ты должна! Должна уже завершить этот чертов гештальт и закрыть дверь в прошлое. Без этого невозможно построить нормальное будущее. Ты же знаешь. Иди!
Иди же!
Решительно возвращаюсь в спальню – Игната нет, в ванной шумит вода. Хватаю свою сумку, телефон, ключи и убегаю в стремительно сгущающиеся летние сумерки.
* * *
Сняв босоножки, бреду по мелкой гладкой гальке, утопая не только в ней, но и в противоречиях. Я уже пришла, назад дороги нет. Как же глупо будет развернуться и трусливо убежать обратно домой.
Или все-таки еще не поздно?
Что я ему скажу?
А что скажет он?
Глупо это все, не нужно было… А ноги тем временем продолжают вести к назначенному месту.
Его силуэт я вижу еще издалека – Дамиан стоит у кромки воды, опустив руки в карманы светлых шерт и наблюдает за стремительно исчезающей за горизонтом розоватой дымкой уже давно скрывшегося солнца. Вдоль берега горят огни заведений, отвсюду доносится едва слышная перемешанная на все лады музыка.
Отключи эмоции, будь предельно холодна. Не смей показывать свою боль, не унижайся. Он бросил тебя тогда, безжалостно кинул в день рождения, думай только об этом. Получи ответы и уходи.
– Красивые тут закаты, – произносит он не оборачиваясь. Всегда так делал, чувствовал меня еще до того, как обозначу свое присутствие. – Чем больше здесь живу, тем больше убеждаюсь.
– Я уже и забыла, что у тебя глаза на затылке, – подхожу ближе.
– А что еще забыла?
– Всё. Я забыла всё.
Он поворачивает голову, и моя прежняя мантра рассыпается словно замок из песка.
Как быть бесстрастно-холодной, если его близость заставляет бедное сердце колотиться зашкаливая за всевозможные пределы? Как?!
Но я должна.
– У меня мало времени, – перехожу сразу к сути. – О чем ты хотел поговорить?
– Торопишься куда-то?
– К мужу.
– К мужу, – повторяет он словно на автомате. – Не думал, что ты за него все-таки выйдешь.
– А о чем думал? Что я буду до конца дней оплакивать наше несложившееся светлое будущее? Или… – не могу не съязвить, – тебе некогда было думать в объятиях моей подруги?
– В объятиях – громко сказано.
– Ой, прошу тебя, избавь меня от подробностей.
Теплый летний ветер треплет его волосы. Они стали короче, чем я помнила, но желания коснуться их меньше не стало. И это рождает в душе что-то похожее на ярость. Я запрещаю себе думать о нем в подобном ключе.
Соберись! Соберись же!
– Подробностей и нет, нечего особо рассказывать.
– Правда? А Алиса у вас получилась, я так понимаю, из воздуха?
– Такое ощущение, что ты упрекаешь меня в том, что у меня есть дочь.
– Что дочь – нет, но это дочь от моей подруги! – голос предательски срывается.
Ни черта чувства не ушли. И боль не ушла тоже. И обида. Я как будто бы просто поставила когда-то на "стоп" себя ту, и сейчас снова включила.
– Ты вообще должен был уехать, почему остался? Ведь именно это ты мне сказал тогда: "я возвращаюсь в Лондон, возвращаюсь навсегда". Так какого черта ты до сих пор здесь?
– Именно для этого я и позвал тебя сюда, чтобы все рассказать.
– Зачем? Почему сейчас?
– Потому что тогда было нельзя.
– Нельзя – что?
– Сказать правду.
– Как же удобно – отшлифовать за несколько лет любую версию и просто добавить: "я не мог тогда сказать правду!" – выходит чуть истерично и зло. – Не поздновато ли для сеанса раскаяния?
– Правду говорить никогда не поздно.
– Да кому она сейчас нужна, твоя идиотская правда? – порыв ветра забрасывает мои распущенные пряди в глаза, рот, бьет по щекам. Я нервно убираю волосы за уши, чтобы спустя секунду бороться с ними вновь. – Правда мне нужна была тогда, в день моего восемнадцатилетия. Когда я словно на крыльях летела к тебе на встречу. Когда любила тебя до потери сознания и думала, что мои чувства взаимны. Хотя разве можно те мои чувства к тебе описать таким уже давно потерявшим глубокий смысл словом "любовь"? Я тебя боготворила, я в рот тебе заглядывала, бросила Игната, потеряла подругу – из-за тебя! Если бы ты сказал мне тогда – давай прыгнем вместе со скалы, я бы прыгнула. Такими вот были мои чувства к тебе.
– Я тоже любил тебя!
– Чего?! – губы растягиваются в ироничной улыбке. – Любил? Я не ослышалась? Когда ты меня любил? Когда прямым текстом сказал дежурное, "ты классная, но нам не по пути"? Или любил когда с большим удовольствием забрался ко мне под юбку? Вот во второе, кстати, еще поверю. Что только
