в два голоса его убеждали, что Ямпольский просто дурак, а дураков не слушают. Что если он будет ходить по улице в такой холод в тонкой ветровке, то заболеет и сам станет дураком. Что одежда – вообще не главное. Бесполезно. Еще и мне, как назло, бабушка в тот год купила новый, очень красивый пуховичок.
В общем, пришлось мне снова влезть в свою старую штопанную-перештопанную и уже немного малую куртку, чтобы этот упрямец Петька надел свою. Хорошо хоть бабушка меня поняла.
Сейчас Чернышов, конечно, смеется над собой. Но вообще Петька все равно полон сомнений и комплексов.
Не то что Горр. Вот уж кто в себе нисколько не сомневается.
– Чем я должен быть доволен, по-твоему? – усмехается он. – Тем, что одна дура не послушала разумного совета и полезла на баррикады, а второй дурак решил ее поддержать, и оба испортили себе и другим жизнь?
Оскорбление я игнорирую.
– Вы вчера вечером избили Петьку! Напали толпой на одного. Как жалкие трусы. Один на один, по-честному, выяснить отношения кишка тонка? Высказать свои претензии по-человечески…
– Ты о чем, Третьякова? Нет у меня никаких претензий. Претензии, чтобы ты понимала, могут быть только к тому, кто хоть что-то значит. А твой Чернышов для меня просто ноль. Пустое место. Какие могут быть претензии к пустому месту?
– Ну да. И поэтому подкараулили его вчера вечером…
– Я? Подкараулил? – Горр издает смешок, и во взгляде его явно читается: «Ты всерьез думаешь, что я стану заниматься такой возней?». – Ну у тебя и фантазии.
– Ты мне угрожал. Может, это тоже фантазии?
Горр поднимается на ступень выше и оказывается совсем близко. Слишком близко. Так, что мне становится некомфортно, а к щекам приливает горячий румянец. И я еле сдерживаюсь, чтобы не отступить на шаг.
– Я тебе не угрожал, – произносит он с улыбкой. – Я всего лишь предупредил тебя о том, что будет. Ты все равно поступила по-своему. Твое право. Теперь пожинай плоды.
Он огибает меня и поднимается выше.
– Если вы еще хоть раз тронете Петьку, то пожинать плоды придется вам, – говорю ему в спину. – Я всё расскажу Лидии Романовне.
– Вперед, – не оглядываясь, бросает он.
***
День проходит относительно спокойно, если не считать отдельных словесных выпадов в наш с Петькой адрес. Петька из-за них дергается, нервно реагирует на любой смешок, а я его, как могу, успокаиваю.
– Да наплюй, – твержу ему прописные истины. – Разве нам есть дело до того, что думает какой-то Гаврилов? Разве нам это так важно?
Петька кивает, вроде как соглашается, но всё это ему дается тяжело, я вижу. Все-таки он у меня страшно зависит от чужого мнения.
Меня же тревожит другое. Мне всё кажется, что это затишье перед бурей. Что все наши просто затаились и выжидают удобного момента. В конце концов не будут же они прямо в школе чинить над нами расправу. И, честно говоря, это ожидание мучительнее всего…
Седьмым и последним уроком по расписанию у нас иностранный. Половина класса ходит на китайский, половина – на английский. Но о том, как лучше «встретить» новую англичанку, заранее обсуждает весь класс.
– Может, вообще не пойдем? – предлагает Михайловская. – Проигнорим эту рыжую сучку…
Ее идею подавляющее большинство встречает бурным одобрением. И тут вдруг Патрушева говорит:
– У нас в классе есть крыса, вы забыли?
Наши оборачиваются на меня.
– Даже две, – добавляет кто-то тихо.
– Их можно запереть…
– Да погодите вы! – подает голос Ларина. – Какой смысл не ходить на инглиш? Кому хуже-то будет? Мне лично надо сдавать ЕГЭ по английскому.
– А ты, как всегда, только о себе и думаешь, – презрительно фыркает Михайловская.
– А что мне о тебе, что ли, думать? – усмехается Ларина.
– Девочки, не ссорьтесь, – вмешивается Агеева. – Но вообще я согласна. Ну, прогуляем, допустим, инглиш. Рыжой-то что с того? А нам влетит. Директриса только еще больше будет разоряться на собрании. А мне мать уже пригрозила чуть ли не домашним арестом.
– Да вы чего все такие трудные? – психует Михайловская. – Эта рыжая коза такую подляну нам устроила! Дэнчика из-за нее уволили, а вы…
Она оглядывается на Горра.
– Герман, а ты пойдешь на английский?
Он что-то внимательно изучает в телефоне и, не поднимая глаз, отвечает:
– Угу, обязательно.
Михайловская сразу скисает.
– Ну ладно, – разочарованно тянет она, – раз все так решили…
В конце шестого урока в кабинет физики заявляется Лидия Романовна.
– Одиннадцатый «А», английская группа, обращаюсь к вам. Следующим у вас урок у Олеси Владимировны. Предупреждаю заранее: чтобы сидели тише воды, ниже травы. Если только узнаю, что кто-то из вас пытался сорвать урок – у вас будут самые серьезные последствия. Так что давайте мне там без ваших фокусов.
Она уже собирается выйти, как взгляд ее выхватывает Петьку. Чернышов склоняет голову еще ниже, но она уже что-то углядела.
– Чернышов! Петя… – она меняется в лице. – Кто это сделал?
Не дожидаясь от него ответа, она обводит гневным взором весь класс.
– Вот, значит, как. Сначала вы врете и выгораживаете горе-педагога, а теперь сами мордобой устраиваете? Что ж, родительским собранием мы, очевидно, не ограничимся…
– Да никакого мордобоя не было! – неожиданно вскидывается Петька. – Это я вчера на тренировке… на спарринге…
Она смотрит на него с сомнением.
– Чернышов, кого ты выгораживаешь? Тех, кто тебя избил!
– Да никого я не выгораживаю! И никто меня не избивал! Говорю же, на тренировке неудачно под удар подставился.
Я не понимаю Петьку! Зачем он это делает? Ради чего? И сама не могу ничего сказать – обещала же ему…
Несколько секунд директриса молчит, сверля его взглядом. Потом произносит:
– Сейчас урок закончится – и зайди ко мне.
После физики Чернышов провожает меня на английский.
– Если что… если кто лезть будет, ну и вообще – ты мне сразу пиши или звони, – внушает мне перед дверью кабинета.
– Петь, зачем ты их прикрываешь? Они же сволочи, трусливые, подлые, жестокие… Пусть бы Лидия Романовна с ними разобралась. Ну, правда, зачем?
– Зачем, зачем… – бурчит он недовольно. – Чего позориться-то? Ладно, пошел я.
***
Со звонком мы рассаживаемся по местам. Вся наша английская группа присутствует в полном составе, а
