Так же заполошно примчался и вскарабкался он на Таню и в тот воскресный вечер. Бабка Пелагея как раз очередную мыльную серию по телевизору досматривала, а Таня на кухне капусту для борща кромсала. У бабки Пелагеи по кухне выходной был, Таня ее чуть не силой оттуда вытолкала. А что? Разреши ей, так она дневать-ночевать над кастрюлями да противнями будет… Едва она успела нож в сторону отложить, как трясущееся воробьиное Отино сердечко уже под рукой оказалось. И ручки намертво впились в шею…
— Ну, маленький, ну ты чего… — подхватив мальчишку обеими руками, тихо зашептала она ему в ушко. — Не надо так бояться, маленький… Это, наверное, баба Лиза к бабе Пее в гости пришла, чайку попить… Иль на скамеечку посидеть позвать… Они же подружки, бабушки-то… А ты испугался… Сейчас дверь откроем, посмотрим…
За дверью стояла совсем не баба Лиза. За дверью стоял средних лет мужчина. Такой, такой… у Тани аж дух захватило, вот какой. Лицом — будто только что из телевизора. Красивый — не описать. И глаза — ах, какие у него глаза! Умные, насмешливые, так и режут насквозь. Таня живьем таких красивых мужиков отродясь не видывала. Даже зажмурилась поначалу да головой слегка потрясла, чтоб отогнать наваждение. Да и то — откуда ему здесь взяться-то? И впрямь из телевизора, что ли, выпрыгивать? А потом ее будто догадка насквозь прошила — это же тот самый, наверное, который доверенное лицо. От Ады… А вдруг он за Отей пришел? Если так, она не отдаст. Чего это ради? Подумаешь, лицо у него из телевизора…
— А… а вы к кому? — отступая на шаг от двери и прижимая к себе ребенка, спросила она, уперев взгляд сначала ему в переносицу, а потом и вообще отвела глаза в сторонку, будто скользнула таким образом в спасительно-притворное равнодушие. Застеснялась. Непривычно очень. Вот у врачей-мужчин, с которыми Таня работала бок о бок, таких лиц, к примеру, никогда не бывает. Красивых, веселых, праздничных. У врачей-мужчин лица жизнью слегка приплющенные, обыкновенные, серо-уставшие, иногда и просто небритые. А этот, кажется, будто улыбнется сейчас пошире и произнесет громко: «…А сегодня в нашей студии известный политик, лидер партии такой-то и сякой-то…»
— Татьяна Федоровна Селиверстова здесь проживает? Я к вам, — мягким баритоном пропел, глядя ей в глаза, незнакомец. — Я так думаю, что вы и есть та самая Татьяна…
— Да… Я и есть… — моргнула растерянно Таня и отступила еще на шаг. Так, на всякий случай. Слишком уж непривычной была для нее ситуация. Такой красивый мужик, и к ней пришел… Прямо живьем…
Вообще, с мужским полом отношения у Тани никак не складывались. Когда с тетей Клавой еще жила, пытался ухаживать за ней один мальчик, ушастенький такой, Славиком звали — бабы-Лизин внук. Да только тетя Клава в корне пресекла это ухаживание, сходив к бабы-Лизиной дочери, то есть к Славиковой маме, и потребовав категорически, чтоб ее «отродья» она и близко около Тани не наблюдала. Мама Славикова очень тогда за это «отродье» на Таню обиделась, хотя Таня и невиноватая вовсе была, очень ей этот ушастый Славик нравился… А потом тетя Клава слегла, и совсем бедной Тане стало не до кавалеров — иногда и умыться толком не успевала, не то что на гулянки какие сбежать. Так и время прошло. Когда умерла тетя Клава, Тане уж двадцать семь стукнуло. Не девка, а перестарок по деревенским меркам. Чистый перестарок, и по всем женским делам тоже. Где ж это видано — к такому возрасту, и бабой не стать… Хотя Таня по этому поводу не грустила — подумаешь, беда какая. Зато у нее любимая работа есть. Зато свой дом. И вообще, она от тети-Клавиных криков еще не отошла как следует, чтоб о таких пустяках заботиться. Да и место свое в женском незамужнем ряду тоже хорошо понимала, потому как были в том ряду девицы и покраше, и поумнее — куда уж ей, дурочке деревенской… Хотя, если честно, и горя этих красивых да умных по поводу случившейся их матримониальной отбраковки понять вовсе не могла. Подумаешь, мужика у них нет! И что с того? Плакать надо? Ходить, очи в землю опустив? Может, это обстоятельство и в самом деле неприятное, да только всего остального да хорошего, в жизни случившегося, вовсе не отменяет. А вдруг мужика этого рядом и не будет никогда? И что? Жизнью не жить, счастья не видать? Нет уж. Обидно как-то. Уж лучше она и думать об этом не будет. Да и не угнаться ей в этом вопросе за городскими… Вон их сколько кругом ходит, тонких-звонких, красивых да модных, и впрямь — куда уж ей за ними с деревенским своим свекольным румянцем…
Даже и сейчас он ее от себя не отпустил, румянец этот. Тут же разлился по щекам, будь неладен! Еще подумает про нее чего неприличное этот, который из телевизора…
— Пройти-то можно, Татьяна Федоровна? — весело проговорил незнакомец. — Иль так и будете меня на пороге держать? Я ведь, между прочим, к вам с хорошими вестями пришел.
— Это с какими такими вестями? — высунулась из-за Таниного плеча бабка Пелагея. — Ты чьих вообще будешь, мил-человек?
— Чьих? А я и не знаю, чьих я, бабушка… — хохотнул мужчина. — Всех своих, стало быть!
— Вы от Ады, наверное. Этот, как его… доверенное лицо, да? — попыталась оттеснить плечом любопытную бабку Пелагею Таня.
— Точно. Оно самое. Доверенное.
— Проходите, проходите, пожалуйста… — торопливо, будто опомнившись, посторонилась Таня. — Чего ж мы в дверях-то, в самом деле…
Мужчина быстро и деловито шагнул через порог, прямиком направился вслед за Таней в комнату. Бабка неодобрительно проводила его взглядом и засеменила вслед, ворча на ходу: «Ишь, какой… Даже ботинок своих не снял… Так и чешет прямо в ботинках, зараза… Для кого Танюха вчерась полы намывала, для тебя, что ль…»
— Меня Павлом зовут, — на ходу представился мужчина Тане. И тут же, заглянув ей через плечо и слегка наклонившись, пропел приветливо: — Эй, Матвейка, привет! Ты не узнал меня, что ли?
Отя поднял голову с Таниного плеча, взглянул коротко и вдруг улыбнулся. Вмиг Таня почувствовала, как расслабилось в руках маленькое тельце, как ушел из него животный страх, уступив место радостному ребячьему вздоху.
— Узнал, значит… — наклонился к нему Павел. — Узнал… Ну, как ты тут живешь, Матвейка? Вижу, что хорошо живешь… Любят тебя здесь, сразу видно… Что ж, так бабушке Аде и скажем, что все у тебя хорошо…
Усевшись по-хозяйски за стол, он водрузил на колени необыкновенной красоты то ли портфель, то ли чемоданчик такой затейливый, быстро выбросил из него на скатерть тоненькую пластиковую папочку, спросил между делом:
— Вы почему трубку не берете? Ада говорит, дозвониться до вас невозможно.
— Ой, а у нас часто так бывает… Говорят, станция уже старая, с перебоями работает. Иногда неделями телефон молчит, — торопливо пояснила Таня, присаживаясь напротив него за стол. — Здесь в округе все дома старые, некоторые довоенные еще, и станция тоже старая…
