Два дня прошло в постоянных раздумьях о том, что же за изъян, что за червоточина была во мне, если я позволил ему превратить меня в такое дерьмо, и даже ни разу не попытался послать его к чертовой матери. На самом же деле самолюбие причиняло мне гораздо меньше страданий, чем сознание того, что я хотел его, я тоже хотел сделать с ним то же, что он проделывал со мной, чтобы заставить его почувствовать и понять то, наслаждение, которое испытывал я, и познать все, что испытывал он. Я действительно жаждал равенства, но не ради успокоения гордости, а ради полноты обладания и удовольствия. Его отказ дал мне понять, что его комплексы сильнее даже его страстей необузданных и безумных, и это он тщательно скрывал от самого себя. Я его ненавидел за то, что его властолюбие стояло между нами, как стена, через которую у меня не было никаких средств пробиться без поддержки и согласия с его стороны. Он требовал от меня, чтобы я был его партнером, а на деле видел во мне раба, вдруг переставшего подчиняться.
Мне опостылело сидеть в номере, я вышел погулять, пошел, куда глаза глядят, и натолкнулся на кинотеатр. Делать было нечего, и я купил билет и просидел в темном зале, так и не потрудившись вникнуть в происходившее на экране. Поужинать решил в гостинице. Но когда подходил к воротам, увидел знакомую фигуру в черном плаще. Мел двинулся ко мне. Я встал и продолжал стоять, пока он не подошел совсем близко.
— Поехали, — он кивнул в сторону, где оставил машину.
— Нет, — ответил я.
— Не упрямься, Гор, — приказал он.
— Я не поеду.
Я прошел мимо него в гостиницу, зашел в номер и заперся. Он поднялся за мной и начал долбить в дверь. Я не отзывался.
— Открывай, — услышал я его голос за дверью, — или я ее выломаю.
— Попробуй, — ответил я.
Я услышал выстрелы, замок ломался под напором, выдавливаемый снаружи, это был скандал и скандал серьезный, на шум, видимо, уже сбежались постояльцы из соседних комнат, портье и обслуга. Он начал выбивать дверь. Кто-то просил его остановиться. Через минуту дверь распахнулась, и он ввалился в номер. Он был не просто в ярости, но в том состоянии, которое внушало настоящий ужас, хорошо подавленном и готовом разразиться чем угодно, мне показалось, что он раздумывал над перспективой пристрелить меня тут же на месте.
— Идем, — сказал он таким тоном, что я понял, что спорить с ним сейчас уже верх бессмыслицы.
Я вышел из номера под любопытными взглядами кучки народа и пошел за ним. Внизу нас остановила полиция. Конрад объяснил им, что мне стало плохо и ему пришлось выбить дверь, чтобы оказать мне помощь, объяснение сочли достаточным и нас пропустили.
Я сел в машину. Полдороги до города он молчал, стиснув зубы и не глядя на меня. Я глядел вперед, в освещенную резким светом фар темноту и каждый раз при появлении встречных огней я ожидал столкновения, так небрежно он вел машину, не сворачивая и не уступая никому. Внезапно он затормозил. Взял меня за плечо и посмотрел мне в глаза:
— Здесь и сейчас, — сказал он.
Я понял, о чем он. Мы вышли из машины и направились в лес. В полной темноте он расстегнул и спустил брюки и прислонился к дереву. Я входил в него и отлично знал, какой силы боль он испытывал из-за своего чрезмерного напряжения, когда он саданул кулаком по стволу. Было ясно, что я первый и единственный, кому он позволил это. И я больше всего на свете хотел доставить ему удовольствие, сдерживая свое собственное возбуждение, я делал это так, что заставлял его, несмотря на его дьявольскую гордыню, стонать и хрипеть от каждого моего движения, и я поддался слишком сильному искушению и вышел, когда, я знал, он меньше всего хотел этого.
— Нет, Гор, нет, — сейчас он не требовал, он умолял, и я был без ума от его голоса, я выполнил его просьбу. Как только я водворил член обратно, мы оба кончили. Он развернулся и стиснул меня в объятиях. Я целовал его, но в глаза не смотрел, мне было не по себе от произошедшего, и одновременно я был безгранично счастлив. Счастлив не тем, что сломил его сопротивление, а тем, что он хотел этого и больше не считал нужным скрывать это от меня
— Больше не беги от меня, или я убью тебя, — предупредил он, прижимая мою голову к своей груди. Я прислушивался к его ровно, но с тяжелым стуком бьющему сердцу. Можно было не сомневаться, что со всей свойственной ему холодной страстью он, при моей очередной попытке избавиться от него, сделает, то, что обещает.
На подъезде к городу, я спросил его пригнали ли мою машину. Конрад посмотрел на меня насмешливо и ответил:
— Нет больше твоей машины.
Я не понял, серьезно ли он говорит, и что произошло.
— Какого черта, Мел, что случилось с машиной?
— Пожар был в отеле, — небрежно ответил он, — сгорело пять этажей и стоянка.
Это был явно недобрый знак. Мне не нравился тон, которым он сообщил эту новость.
— Ты это… — я не мог продолжить, чтобы не содрогнуться, — ты…
Он внезапно затормозил, выпустил руль и, схватив мою голову руками, так сжал, что я был уверен, что треснет череп, глаза ослепительно синие, полные безумия, ледяного и испепеляющего одновременно, уставились на меня:
— Я, — ответил он сквозь зубы, — Гор, я.
Он отпустил меня и отвернулся. Мне даже не нужно было расспрашивать его, как это ему удалось. Я мысленно поблагодарил небо за то, что хотя бы город уцелел.
— Куда же теперь? — спросил я.
— В «Аркадию».
Самый дорогой отель в городе, Мел не пожалел денег и заказал огромный двухместный номер. Войдя, он запер дверь на ключ. После всего, что я узнал, я был готов к чему угодно. Он налил выпить нам обоим. От спиртного стало немного легче. Я бы предпочел держаться от него подальше, если бы это было возможно, но теперь уже об этом не могло быть и речи. Я так и сидел, не снимая плаща, взяв у него сигару и следя за каждой переменой в его лице. Это было похоже на совместное заключение в камере с буйно помешанным. Он понял, что внушает мне страх, и ему это не нравилось.
— Перестань, — сказал он несвойственно мягким тоном, — давно пора было оставить эти выходки.
Это говорил мне он, называя мой побег выходкой, что же мне следовало сказать о том, что натворил он сам.
— Ты виноват, — продолжал он, опираясь на спинку кресла и наклоняясь надо мной, — ты это знаешь. Я тоже ублюдок, Гор, надо было уступить. Я ведь хотел тебя, что говорить, — он провел рукой по моей щеке, — когда ты ушел, я только об огне и подумал.
Его необычный тон и слова, которых я никак от него не ожидал услышать, ввергли меня в какое-то оцепенение. Он поднял меня с кресла, голова у меня шла кругом и было с чего. Но когда я увидел, с каким мучительным желанием он смотрит на меня, я обхватил его шею руками, чтобы удержаться на ногах. Я стоял, не шевелясь, пока он стягивал с меня джинсы, но когда он опустился на колени, и его язык прикоснулся к моему члену, я отступил назад, с этим было невозможно смириться, можно было перенести все, что угодно, его бешеную ярость, боль, любые пытки, но только не это, я не мог видеть, как он ломает себя, ради того, чтобы убедить меня в том, в чем я и так готов был не сомневаться ни на минуту.
