– Доедем, дочка, доедем… Куда денемся.
Вздохнув, Катя нащупала под рукой рычажок, слегка приоткрыла окно, и утренний сырой воздух тут же ударил в лицо, принес с собой какофонию звуков и запахов – мокрого шоссе, придорожной полыни, показавшегося за поворотом недавно отстроенного свинокомплекса.
– Фу, вонь какая… – торопливо прокрутила она рычажок в обратную сторону, закрывая окно. – Это что, свинокомплекс уже запустили?
– Ага. Давно уже. Мама успела и там на проверке побывать.
– Ну, это понятно… Куда ж без нее… А мяса домой не принесла?
– Ты что, Кать! Когда это наша мама служебным положением пользовалась?
– Так уж и никогда! Правда, она натуральным продуктом не берет, все больше услугами… Где пугнет, где миром договорится…
– Не надо так про маму говорить, дочка. Она порядочный человек, это все знают. Поэтому и авторитет у нее в городе большой. И работник она честный.
– Конечно, честный. Легко всех запугать, а потом сидеть и изо всех сил пассионарным авторитетом гордиться.
Отец крякнул слегка, взглянул на нее коротко и настороженно, поправил на голове задрипанную черную бейсболку. Помолчав, спросил тихо:
– Я не понял… Это ты так ругаешься, что ли? Или, наоборот, хвалишь?
– Да ни то ни другое, пап. Скорее констатирую факт.
Она снова чуть приоткрыла окно, и на сей раз в машину явственно прорвались запахи жарящегося придорожного шашлыка – пряные, густые, аппетитные. Поведя носом и сглотнув слюну, она вдруг предложила:
– Пап! А давай на даче шашлык сами сделаем, а? Сейчас через Каменку будем проезжать, там в магазине свинины купим и сделаем!
– Шашлыки? На даче? – повернул он к ней удивленное лицо.
– А что? Все же так делают! Потому и ездят туда с удовольствием, а не для того только, чтобы в земле, как черви, возиться! Давай, а?
– Да ну… Баловство это все, дочка. Не выдумывай.
– Ой, ну почему баловство? Почему мы живем словно бурлаки лямку тянем? Никаких красок, все только черное и белое. Все по правилам, по заданной мамой программе.
– Ну, я не знаю, конечно, насчет программы… И вообще… Чем она плоха, программа-то? Все у нас как у людей. Живем и живем, вас вот вырастили, в люди вывели. Тебе образование дали, Милку замуж пристроим… Чем плохо? Обычная жизнь…
– Пап… А ты и правда так считаешь? Тебе самому… Тебе тоже такая жизнь нравится?
– Да какая – такая, Катюш? Чего это ты вдруг? Все еще сердишься, что мама тебя домой привезла, что ли? Так ведь она зря ничего не сделает… Значит, так надо было, дочка. Сама проштрафилась, а теперь сердишься.
– Да ни в чем я не проштрафилась, пап… Просто так получилось, все к одному…
– А что у тебя там получилось?
– Да так…
– Расскажи?
– Не… Неохота. Потом как-нибудь… Тем более ты мне ничего нового не скажешь…
Вяло махнув рукой, она чуть съехала со своего сиденья, откинула голову на подголовник кресла, прикрыла глаза. Чего она хочет от него, в самом деле? Чего можно хотеть от человека, который отпрашивается у жены, чтобы «тайно посетить любовницу»? Тоже нашли компромисс… Еще бы график составили да хранили его под подушкой. Кому он нужен, этот дурацкий компромисс во имя показной правильной жизни? Маме, понятно, нужен. А ему – зачем? Он же мужик все-таки! Если уж набрался смелости завести любовницу, так и будь смелым до конца! И не талдычь, как заведенный, одно и то же: так надо, дочка, маме виднее, дочка, мама знает, что делает…
– Пап… А ей сколько лет, этой твоей… любовнице?
Машина так лихо подпрыгнула на дорожном ухабе, что у нее от неожиданности клацнули зубы. Вильнув чуть влево, отец тихо чертыхнулся, торопливо выравнивая руль. Потом посмотрел на нее, полоснув тоскливой голубизной глаз, и не сказал ничего. Ехал молча, внимательно глядя на залитую недавно прошедшим дождем лесную дорогу. И она тоже молчала, смотрела на него из-под ресниц в ожидании.
– Кать, я не могу с тобой об этом говорить, сама ж понимаешь… – наконец выдавил он из себя едва слышно.
– Почему не можешь? Потому что это неприлично, да? Неправильно? Не вписывается в рамки обычной семейной жизни?
– Ну… В общем и целом так, да… – произнес он осторожно.
– Пап, а ты не бойся! Вот возьми – и не бойся! Скажи, ты ее любишь, да?
– Люблю… – произнес он тихо, с испуганной хрипотцой, но, тут же коротко прокашлявшись, повторил почти уже с вызовом: – Да, люблю! Очень люблю! И она меня любит! Но только все равно это ничего не меняет…
– Почему не меняет? Как раз это все-все меняет! Если любишь – уходи!
– Ну, это сказать легко – уходи… Как я уйду, дочка? Я не могу…
– Что, мама не отпускает?
Она и сама испугалась этой насмешливо-обвинительной интонации в своем голосе. И тут же попыталась смягчить ее, заговорила торопливо:
– Пап, ну почему ты… Почему мы все должны жить по ее правилам, скажи? Ну ладно мы с Милкой – мы для нее навсегда несмышлеными девочками останемся, это и так понятно. А ты? Зачем ты себя в жертву приносишь? Какой в этом смысл, пап?
– Значит, есть смысл, дочка. У нас семья, понимаешь? Семья! И у меня есть долг перед этой семьей. Я не могу его взять и отменить. Я не вправе портить вам жизнь. Это все очень-очень непросто, доченька…
– Никто и не говорит, что просто. Конечно, непросто.
– Да, непросто! Ты пойми, мы же не в мегаполисе живем, где никто друг друга не знает. У нас город маленький, и наша семья вся на виду…
– Ага. Как образцово-показательная.
– Да, если хочешь! Ну представь себе хотя бы на минуту… Знаешь, сколько разговоров вокруг этой темы будет? Да на вас же все будут пальцем показывать! Шептаться за спиной! А маме каково будет? Она же уважаемый в городе человек, ее все знают, она вообще такого позора не переживет…
– По-моему, ты сейчас ее словами говоришь. Как по конспекту. Я даже ее безапелляционные интонации слышу.
– Да какая разница, может, и так… Но согласись, что она права.
– А этой твоей… Молодой… Как ее зовут?
– Светлана.
– А Светлане твоей, думаешь, так лучше будет?
– А она на все согласна, Кать… Она меня по-настоящему любит. И я ее люблю.
– Милка говорила, что она того… беременная?
– Да. И все, Кать, хватит об этом! Я вообще тебя не понимаю… Ты что, и впрямь хочешь, чтоб я из семьи ушел, что ли? Даже настаиваешь будто!
– Нет, пап. Конечно же нет. Просто я так свой собственный протест выражаю. Наверное.
– Ладно. Повыражала протест – и хватит. Приехали уже, выходи…
Он так сильно хлопнул дверцей, будто жирную точку в разговоре поставил. Она тоже нехотя вылезла из машины, поеживаясь, побрела за ним к неказистому садовому домику. Подошвы кроссовок скользили по влажной земле, квелые мальвы, когда она, проходя, случайно задела их локтем, обдали холодными каплями. Серый августовский день и не собирался, похоже, расцветать летними красками. Странно – всего два дня назад жара стояла невыносимая. И всего два дня назад она еще страстно надеялась, что найдет работу там, в большом городе, и никогда-никогда в свой городок не вернется. И сюда, на дачу, тоже не вернется. К морковке, капусте, огурцам, помидорам… и к чему там еще? Ах да, к луку…
