Сморчок же, “профессор”, и шага в сторону не сделал. Вдруг сказал совершенно другим голосом, без хриплых, прокуренных нот:
- Вы, девушка, особо-то не возноситесь. Не брезгуйте падшими. Ибо гордыня есмь один из смертных грехов. Так, по крайней мере, Библия утверждает. Неизвестно, что, например, будет завтра с вами самой. Куда жизнь заведёт? В какую трещину?
Сказал и с видимым удовольствием наблюдал растущее в глазах Светланы изумление. А как было не расти изумлению? Смысл сказанного, употреблённая лексика разительно отличались от той ругани, какою он угостил Светлану пару минут назад.
- Вы думаете, Людмила Васильевна в шутку меня профессором обозвала? - назидательным тоном продолжил сморчок. - Я на самом деле профессор. Вернее, был им лет десять - двенадцать назад. Судьба, однако, распорядилась так, что остался без работы, без квартиры, без денег. В результате и без друзей. Помирал от голода и холода на Курском вокзале, всеми презираемый и никому не нужный.
Профессор на минуту замолк, сглотнул ком в горле, тряхнул головой, словно отгонял видения прошлого. И Светлана молчала, не зная, что нужно говорить в подобной ситуации.
- Если бы не вот эта дама, - профессор кинул выразительный взгляд в сторону удаляющейся спутницы, - среди знакомых именуемая Люська-Пряник, наверное, и помер бы. Она больного меня подобрала, выходила, приютила, кормила. А чистенькие да благополучненькие лишь носы, вот как вы, воротили. И кто, спрашивается, в данной ситуации имеет звание “человек”? Вы, милая барышня? Или вечно полупьяная, полубезумная Люська-Пряник?
- Вы хотите сказать… - испуганно и потрясённо начала бормотать Светлана. Профессор невежливо перебил. Видно было, заторопился поскорее окончить беседу. Или монолог?
- Я хочу сказать, что человек не всегда выглядит, как ему должно. Сказку “Аленький цветочек” в детстве читали? Иногда чудовище с виду - и есть самый настоящий человек по внутренней сути. Внешнее уродство лишь ширма. И не всё то золото, что блестит. Позвольте откланяться.
Он снял с головы то, что с большой натяжкой опознавалась, как бывшая фетровая шляпа, бесформенная, с обрезанными полями. Шутовски поклонился, шаркнул ножкой и поспешил, гремя сумками, за своей благодетельницей. По дороге гаркнул:
- Люська, мать твою так! Заткни хлебало, чёртова баба!
Светлана потрясённо смотрела ему вслед. “Человек не всегда выглядит, как ему должно”. То есть не всегда внешние проявления являются отражением глубинной сути? Если делать выводы по только что встреченной парочке, то действительно. Но не в каждом же случае. И как распознать, кто человек, а кто лишь притворяется? И что теперь? С бомжами общаться, пытаясь разглядеть в них людей? Применимо ли высказывание профессора вообще ко всем? Светлана опять запуталась в размышлениях. Аж голова болеть начала. Решила - по примеру Скарлетт О, Хаара не будет думать об этом сегодня, подумает на досуге завтра. Но нет-нет, а всплывал потом в памяти профессор с его фразой о человеке. Не ощущала тогда Светлана судьбоносность неожиданной встречи, тем не менее, тревожилась безотчётно. Сперва Наталья с требованием любить людей, потом профессор с назиданием, что не всё то золото, что блестит. Как будто кто-то тыкал Светлану носом: не проходи мимо, всматривайся, сопереживай и помогай, чем можешь. Не хотелось об этом думать, не хотелось тратить свои внутренние силы на других, не хотелось прикасаться к чужим трагедиям и житейской грязи. Хорошо, скоро начался учебный год. Внимание Светланы отвлеклось на совсем другие проблемы.
*
Пятый курс пролетел вихрем, принеся и унеся с собой людей, события, мысли. Светлана не думала всерьёз о предстоящей самостоятельной жизни. Она спокойно себе училась, воображая, что с красным дипломом её везде возьмут, везде примут с распростёртыми объятиями. Где именно “везде”? Она для себя не уточняла. Но было бы неплохо устроиться переводчиком в какую-нибудь приличную совместную компанию, благо, они стали возникать. Вообще, на дворе занималась заря капитализма. Жизнь обещала стать интересной, сулила разные заманчивые возможности. Не подстрочниками же в издательствах зарабатывать? Можно техническими переводами заняться. Вот ещё гидом-переводчиком тоже неплохо. После 91-го года, когда рассыпался в пыль проржавевший железный занавес, иностранцы попёрли в новую Россию, как мухи на варенье. События 91-го Светлана помнила плохо. Разве вспоминался собственный ужас при известии о распаде Советского Союза. На каком она тогда курсе училась? На третий, кажется, перешла. Она сидела на даче и точно ничего не знала. Впрочем, за глаза хватило чужих рассказов. Она смутно помнила и предшествующие кризису власти длиннющие очереди, талоны, рост цен. Кажется, у них тогда стало неважно с питанием и деньгами. Но очередями, талонами, книжками москвичей и карточками, добыванием денег и продуктов занимались родители под лозунгом “Лишь бы дочка училась, и гражданской войны не было”. Светлана училась, копалась в своих внутренних проблемах, замечая бурлящую вокруг жизнь лишь краем глаза, слыша громовые её звуки лишь краем уха. На пятом-то курсе пора было уже и проснуться спящей красавице, оглянуться вокруг внимательно. Куда там! Все её интересы окончательно сосредоточились в институте. Не на учёбе, однако, сосредоточились. Потому затрещала по швам перспектива получения красного диплома. Светлана, к собственному удивлению, не расстроилась. Ей было не до того. Она влюбилась. Вернее будет сказать, ей опять показалось, что она влюбилась.
Неожиданно на курсе появилась группа новых парней. Перевелись к ним из другого института, явно более престижного. Из какого? Светлана не интересовалась. Да ей и неудобно было обращаться к однокурсникам с нескромными вопросами. Она ведь так и не нашла общего языка с другими студентами. Кто-то не нравился ей, кому-то - она. Не вписывалась она, при всём своём старании, и в развесёлую студенческую жизнь. С её-то воспитанием! Брезговала. Авантюрный опыт четвёртого курса ясно показал, до какой всё же степени она не любит попойки, перекуры с сальными анекдотами и вульгарным трёпом между лекциями, прогулы занятий ради сомнительных приключений и прочие молодёжные радости.
Малькова твердила ей, что так жить, как живёт Светлана, нельзя. Но без прежнего азарта твердила, без желания что-то переделать в подруге. Из ласкового обращения “ветка моя корявая” исчезло словечко “моя”. Значит, и Наталья чувствовала трещину. Чувствовала, но всё ещё цеплялась за… За что? За видимость прежней дружбы? Может быть. Иначе бы она не затевала серьёзные разговоры раз в неделю. Неожиданно на последней паре возникала рядом и, подцепив Светлану под локоть, тащила в расположенную недалеко от института забегаловку пить кофе, заедая его выпечкой. На большее денег у них никогда не хватало. По дороге в кафешку, которую Светлана очень скоро принялась числить их с Натальей местом, Малькова в очередной раз заводила разговор, что проа бы уже начать приспосабливаться к жизни, к людям, к принятым в обществе отношениям. Умение мимикрировать заложено в человеке генетически. Зачем же глушить в себе заложенные природой качества? И Светлана тщетно пыталась растолковать Наталье, что от природы у неё тяга к иному.
