Я распечатываю бандероль и словно раздеваю тебя, снова и снова пытаясь понять, что таится в тебе.
Я говорю себе: «Это просто очень сильное сексуальное притяжение. С обеих сторон. Два вулкана, которые извергаются одновременно, которые не могут находиться рядом, не извергаясь».
Я говорю тебе, как клятву, все те слова, что говорю другим женщинам: «Я не умею любить. Я не умею дарить подарков. Я не выношу обязательств и эмоций. Я никому и никогда не позволю властвовать над собой». И вижу твои насмешливые глаза:
– Ты не сможешь без меня жить.
– Почему?
– Потому что я тебя люблю.
– Но ведь я тебя не люблю, я просто тебя хочу.
– О'кей.
Ты с улыбкой соглашаешься. Ты никогда не споришь и никогда не плачешь. Никогда? Я вспоминаю о трех днях, которые мы были вместе месяц назад. А раньше? Десять лет назад? Какой ты была раньше? Закрываю глаза и отчетливо вижу нашу первую встречу.
...Ты была совсем другой. Или я не знал тебя? Что-то произошло с тобой в Иерусалиме. Что-то важное.
Я закрываю глаза и отчетливо вижу нашу первую встречу пятнадцать лет назад. Тогда тоже шел снег, но был яркий ядреный январский день. Кто-то робко постучал в мой кабинет. Почему меня не предупредила секретарша? Должно быть, ушла на обед.
Ты вошла в дубленке и большой песцовой шапке, робко спросила:
– Можно? Я по конкурсу на должность директора подросткового клуба.
Я великодушно разрешил тебе войти. Нет! Нет, это была не ты, а словно совсем другая девочка. Я даже не обратил на нее внимания. Машинально предложил сесть. Все же я хорошо воспитан. Но забыл предложить снять шубу и шапку.
Телефон трещал не умолкая. Видно, секретарша была на обеде. А ты так и сидела, не решившись раздеться. Потная, с трясущимися от смущения руками. Я еще подумал: «Чокнутая какая-то. Тоже мне... по конкурсу... на место в психушке».
Мне хотелось, чтобы эта девушка быстрее ушла и не мешала работать. Я должен был освободиться в этот день пораньше. Быстрее закончить все дела и уйти. Мы собирались вечером с мужиками в баню. Кажется, кто-то куда-то уезжал и делал отходную.
Я действительно не обращал на нее внимания, а она, наверное, ждала, что я оставлю свои телефоны, и вдруг отчаянно крикнула, перекрывая их звон:
– Я по конкурсу! Вам нужен мужчина, а я женщина!
Мне стало очень смешно. Посмотрел на нее оценивающе и ответил великолепным театральным басом:
– Это я вижу...
Она снова смутилась, еще больше покраснела и вспотела, но справилась с собой и начала быстро-быстро объяснять, почему именно ей нужно отдать должность директора заводского клуба для подростков. Она говорила сбивчиво, смешивая планы предстоящей работы с пунктами автобиографии. Жестикулировала, размахивая белым овечьим мехом оторочки на рукавах дубленки.
Опять зазвонили телефоны. Я что-то отвечал, но сделал ей знак продолжать, изображая из себя Юлия Цезаря, способного совершать несколько дел одновременно. На самом деле я, конечно, не слушал бред, который она несла. Больше всего мне хотелось, чтобы она ушла и оставила меня в покое.
Но телефоны умолкли, и девушка отчаянно выпалила:
– А еще я стихи пишу про евреев. О катастрофе евреев во время Второй мировой войны. Можно почитаю?
Ну, это уж слишком! Диагноз «чокнутая» не вызывал больше сомнений.
– Нет! Вот стихов, пожалуйста, не надо.
– Почему? Это же общечеловеческая «катастрофа.
– Какое это имеет отношение к вакантной должности директора подросткового клуба?
– Мы откроем литературный кружок. Многие юноши и девушки пишут стихи, но никому не показывают их. Стесняются. А ведь это то, что формирует человеческую душу. Точнее, очищает ее от грязи, покрывающей душу в процессе взросления. Очищает от подлости, от необходимости говорить одно, а делать другое, от предательства, ежедневного вынужденного предательства, и прежде всего – предательства самого себя, своих идеалов.
Она полезла в портфель, чтобы извлечь оттуда какие-то тетрадные листы с ровными синими строчками.
– Это очень хорошие стихи. Мои мама и папа прекрасно разбираются в поэзии. Они считают, что стихи достойны, чтобы их напечатали.
Я чувствовал: если девушка пробудет в моем кабинете еще пять минут, то я сам начну сходить с ума, но она не унималась:
– «Бабий яр». – Взмахнула рукой, чтобы поправить листки, и моя массивная хрустальная пепельница, переполненная окурками, полетела со стола на добротный шерстяной ковер с толстым зеленым ворсом. Вслед за пепельницей девушка упала на колени и, как была в дубленке и огромной песцовой шапке, стала судорожно собирать пепел и окурки, выковыривая их из ковровых нитей.
Прекратите! Встаньте немедленно! Я вызову уборщицу, и она все пропылесосит.
Присущее мне чувство юмора враз отказало. Я погибал на глазах, но тут спасительная мысль осенила меня, позвонил начальнице отдела социального обеспечения и попросил немедленно подняться ко мне. К счастью Светлана Петровна еще не ушла на обед.
Светочка Петровна явилась мгновенно, видимо, мой шепот показался ей довольно необычным. За это время я успел уговорить чокнутую девушку подняться с колен, налил ей воды из графина и попросил немного подождать, а сам вывел Светочку Петровну в приемную и обратился к ней тоном человека, загнанного в тупик:
– Умоляю тебя, забери от меня эту сумасшедшую и тихонечко, спокойно, так, как только ты умеешь, объясни ей, что она нам не подходит, и аккуратненько, тихо проводи ее отсюда, чтобы я ее больше никогда не видел!
– Конечно, Георгий Михайлович, не волнуйтесь. Предоставьте ее мне, объясните, что я ответственная за подбор кандидатур, которые примут участие в конкурсе, и что ей необходимо поговорить со мной.
И Светка увела ее от меня, а через месяц явилась в мой кабинет, чмокнула в щеку, уселась в кресле, смачно раскурила свою попсовую трубочку с вишневым табаком и, как бы между прочим, сообщила:
– Я собираюсь взять Фиру Фиш директором нашего подросткового клуба.
– Какую еще Фиру? Мы же решили, что нам нужен мужик.
– Ну, допустим, мужик был в проекте.
– Нам нужен мужик, чтобы закончил строительство здания, а потом держал подростков в ежовых рукавицах. Это же клуб для дегенератов!
– Полегче, Герочка, клуб для рабочей молодежи. Для трудных подростков.
– Не вижу большой разницы.
– А я вижу. Клуб для людей, которым некуда пойти, которых бросили. Бросили еще в детстве. И если не физически, то в духовном смысле. Этим парням и девчонкам катастрофически не хватает человеческого тепла, внимания. Им надо, чтобы их выслушали и попытались понять.
– А эта твоя баба, то есть кандидатура, значит, обладает таким редким желанием выслушивать дегенератов?
