Лицо Энтони смягчилось, и это сделало Сару более подозрительной.
– Мне не просто хочется потрахаться. Я хочу быть с тобой, Сара. И не собираюсь ничего скрывать.
Глаза его говорили еще больше. Они вбирали в себя ее злость, согревали, приносили облегчение. На мгновение она задумалась – а не испытывает ли он ее, выдумав такую историю, которая выведет ее из себя, а он будет сидеть и наблюдать со стороны? Но слишком диким ей это представлялось для того, чтобы поверить, – или слишком пугающим.
Сара отвела взгляд и сделала выдох, такой энергичный, что едва не задула свечу.
– Я верила тебе, – произнесла она скучным, беспощадным голосом. – Я верила, что, если мне захочется узнать о тебе что-нибудь, ты расскажешь мне об этом еще до того, как мы станем раздеваться. А подобные вещи неизбежно попадают в разряд тех, что я должна знать. Сукин ты сын. Может, у тебя еще что есть? Несколько жен, разбросанных по стране? Дюжина детей?
Склонившись над столом, Энтони положил свою руку поверх ее.
– Сара, остановись, в тебе говорит злость.
Вновь ее пронзило ощущение того, что вот-вот будет подведена черта, за которой она и получит то, что ей причитается.
– Злость? Нет, это еще не настоящая злость. Это младенческая злость. А я могу дойти до докторской степени.
Но уверенность оставила ее. В вечер их встречи она позволила себе пренебречь первым правилом любой игры: не допускать мысли, что твой противник – не игрок. Сделав глубокий вдох, Сара заставила себя перешагнуть через собственный гнев.
– Ну хорошо, – ровным голосом сказала она. – Вот что я могу предложить, располагая теперь полной информацией. Мы будем встречаться, будем заниматься любовью – но через предохранитель, поскольку я тебе больше не верю. И если в твоей конюшне появится новая кобыла, то тебе, наверное, следует поставить меня об этом в известность.
Лжец! – кричал ее мозг.
– Значит, мы заключаем нечто вроде соглашения? Довольно прозаично, не правда ли?
– Неужели? А тебе казалось, что заключать соглашения – это монополия мужчин?
Идя от ресторана к лимузину на стоянке, Сара больше всего хотела бы уехать домой в собственном автомобиле. Говоря точнее, в автомобиле своей мечты: привод на четыре колеса, огромные шины. Вот она забирается внутрь, включает зажигание и гонит отсюда прочь в машине, которая своим видом говорит: «Не пытайся меня трахнуть. Я – хозяин дороги».
А может, никакой особой разницы и не будет. Сара испытывала какое-то сосущее чувство, предупреждавшее ее: по какой дороге ты ни поедешь, она все равно приведет тебя к Энтони. Перед глазами ее вилась бесконечная темная лента шоссе, украшенная белыми полосами, и вела она в одном-единственном направлении – к нему. Вновь она будет вжиматься в него, вновь слышать его дыхание, вновь говорить «да», отвечая на вопрос, верит ли ему.
Она даже не позволила ему проводить себя до двери. Ступив в удобную зону злости, она знала, как играть. Пожелав доброй ночи, она выбралась из лимузина и громко хлопнула дверцей. Но за секунду до этого скользнула взглядом по лицу Энтони – он восхищался ее яростью. Этим он и удерживал ее при себе – удивлением, которое обезоруживало, питало ее интерес и заставляло возвращаться.
Почти целый час Сара расхаживала по темной гостиной, пытаясь выбросить его из головы. Ей хотелось очутиться где-нибудь в таком месте, где бы она не могла вспомнить черты его лица, не услышала бы его голоса. Подобное она проделывала много раз со многими мужчинами и сейчас удивлялась: почему вдруг это стало так трудно? Для себя она выработала даже простую формулу: мысленно отправляла мужчину по долгой-долгой дороге, уходившей в холмы, в соседнее графство, так что уже через несколько минут можно было без опасности спросить себя: «какого цвета его глаза?» или «как это он так улыбался?». И затем, убедившись в том, что и вправду ничего не помнит, Сара понимала, что обретала свободу. Но сейчас она забыла саму формулу, и, куда бы она ни поворачивалась, он повсюду оказывался впереди. И ее ЗАДЕВАЛА мысль о том, что часть своего времени он может проводить с кем-то еще. Она представила, как от него пахнет другой женщиной, как в нем появляется нечто, чего раньше не было. И она не знала, сможет ли это вынести.
В третий раз за ночь Сара проснулась и посмотрела на будильник. Стрелки показывали четыре тринадцать. Дело было не в том, что она боялась пропустить восход солнца, нет, просто сон нес с собой мучительные, какие-то рваные видения. Самих снов она не помнила, но оставалось нервное, взвинченное ощущение, оно подчиняло ее себе, проникая, казалось, в каждую клеточку тела.
Она закрыла глаза, рассчитывая по крайней мере еще на один час сна, каким бы беспокойным он ни оказался. Через пару часов ночь кончилась, серый утренний свет кистью мазнул ее по глазам. Сара уселась в постели, протянула руку к телефону. Уже набрав половину цифр его номера, она спросила себя, что это она делает, не прекращая нажимать кнопки.
– Да? – Голос звучал сонно, но еще до того, как произнести «это я», Сара поняла, что он уже знает.
– Привет, Сара.
Она старалась вслушаться в его интонации, найти в них какие-нибудь сигналы. Но уж слишком заспанным был его голос, она же, как назло, чувствовала себя недостаточно бодрой для того, чтобы хоть о чем-то судить.
– Можно мне зайти к тебе ненадолго? – спросила она. – Тебе нет нужды вставать. Только дверь открой.
– Давай.
В этом слове она тоже не услышала ничего, кроме самого слова. Ни воодушевления, ни предупреждения.
Дом, в котором жил Энтони, стоял еще ближе к океану, чем ее. Воздух здесь был еще более соленым, более влажным – он делал влажным все, с чем соприкасался. Детям запрещают оставлять свои велосипеды под открытым небом – они моментально ржавеют, выходят из строя и начинают фальшивить рояли, и невозможно до блеска надраить машину. Похоже, надвигалось новое ненастье: Калифорния решила, что еще не готова к весне, ей еще не надоели зимние игры.
Подойдя к входной двери, Сара заметила на коньке крыши голубя, внимательным зрачком уставившегося на гостью.
– Знаю, – прошептала она немигающему птичьему взгляду. – Я совсем сошла с ума.
На цыпочках она прокралась в дом и стала осматриваться там с куда большим интересом, чем в тот первый раз, когда Энтони привел ее к себе. В беззвучной неподвижности утра у нее была возможность увидеть его жилище как единое целое. Дом был чисто мужским – повсюду индейские коврики и предметы быта ковбоев, кожаные кушетки и сработанные из толстых досок столы.
Здесь никто не собирался просить прощения за приручение Запада, за добытые там трофеи. В доме пахло тан, будто за ночь до этого здесь был пожар. Почему-то Саре подумалось, что в то время, пока она мерила шагами свою гостиную, он сидел на приступке у камина со стаканом виски в руке. Неслышным шагом она поднялась по лестнице в его спальню. Энтони лежал на спине, глядя на нее из-под полуприкрытых век.
