Мысль пульсирует в голове, горит неоновым транспарантом, кожа покрывается мурашками. Не сбежала ли я от одного хищника к другому? Как же опрометчиво щеголять перед посторонними в неглиже! О чём я думала? Почему, покидая комнату, не надела леггинсы?
Максим всё смотрит на мои ноги, и на его лице сильнее и сильнее проступает выражение ужаса. Это не похоть, не банальный мужской интерес — я опускаю взгляд проверить, что так привлекло чужое внимание.
От коленей и выше тянутся жёлто-коричневые неровные пятна старых синяков — тех, что я наставила себе сама.
И меня словно парализует.
— Это… он сделал? — нервно сглатывает Максим.
Хочется прикрыться, попросить не смотреть, но горло сжимает спазмом. Что ответить? Да, меня избивает муж? Нет, я истеричка, которая время от времени впадает в ярость и сама себя колотит? Сумасшедшая?
Первый вариант — ложь, второй — признание собственной неадекватности.
Я столбенею, не могу сказать ни слова.
Но молчание тоже ответ.
Максим качает головой, шокированный увиденным.
— Тебе надо написать на него заявление в милицию.
Глава 17
Утром я говорю Максиму, что собираюсь вернуться домой за вещами.
— Ты не можешь идти туда одна, — заявляет он, кивая на мои бёдра, на этот раз прикрытые леггинсами. Приходится доказывать, что нянька мне не нужна. Принять помощь я не могу по нескольким причинам. Во-первых, пора учиться самостоятельности. Во-вторых…
С этой причиной сложнее. В отличие от Максима, Олег знает, кто оставил на моих ногах синяки, может показать уродливую сцену во всей красе, если, конечно, не нашёл в себе достаточно человечности, чтобы удалить позорную запись. Не хочу, чтобы моя ненормальность вылезла наружу. Умру на месте, если Максим увидит меня такой — красной, растрёпанной, бьющей себя по щекам, рычащей будто дикое животное.
Представляю, как в ответ на обвинения Олег с удовольствием покажет ему то видео, какое отвращение появится на лице недавнего защитника, каким брезгливым взглядом он меня окинет. Я ведь не нашла в себе сил признаться, открыть правду. Поступок слабого человека, трусливого и подлого.
Вбитое с детства «что о тебе подумают» превращает меня в заложницу собственного стыда. Поэтому я раз за разом с уверенностью, которой не испытываю, заверяю Максима, что всё будет в порядке, я справлюсь, ничего муж мне не сделает.
Есть и третья причина поступать так. С группой поддержки или без неё дать Олегу отпор будет непросто, потому в свою квартиру я собираюсь проникнуть изворотливой мошенницей, лгуньей и устроить спектакль для одного зрителя. Лишние свидетели ни к чему.
— Могу потом отвезти тебя к родителям или… — Максим ерошит волосы на затылке, — хочешь — оставайся у меня на какое-то время.
— Я сняла квартиру.
Неправда. Не сняла — только отметила несколько подходящих вариантов. На свою зарплату я могу позволить себе либо комнату в центре города, либо хрущёвку, но в спальном районе и с очень плохим ремонтом.
Предложение Максима заманчиво. Но принять его — пойти по пути наименьшего сопротивления. Так я поступала всю жизнь — избегала трудностей, позволяла другим решать мои проблемы. Может, хватит?
— В любом случае спасибо, — я улыбаюсь несколько натянуто.
Смущённые, мы стоим на пороге: Максим — в квартире, я — на коврике перед открытой дверью со стороны лестничной клетки.
— Возвращайся, я тебя отвезу.
Киваю. Максим достаёт из заднего кармана джинсов телефон.
— Дай свой номер на всякий случай.
Я диктую номер и спускаюсь по лестнице, игнорируя лифт. Тяну время, словно иду на казнь.
Господи, как же страшно! План, который ещё вчера казался простым, сегодня выглядит нелепой пародией на ситуацию из голливудского триллера. На пятом этаже я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, справиться с внезапным приступом паники.
Ничего не получится. Олег запрёт меня дома, пока привычным способом не убедит изменить своё решение. Задавит чувством вины.
«Слабачка, — говорю я себе. — Жалкая и никчёмная».
Спускаюсь дальше. Выхожу на улицу. Ёжась от холода, добегаю до соседнего подъезда, набираю на металлической двери код.
Сейчас я поднимусь домой, брошусь Олегу в объятия и с выражением раскаяния на лице скажу, что была неправа, что жалею о своём поступке очень-очень. Как это называется? Усыпить бдительность? Так я и сделаю — усыплю бдительность, сыграю свою роль хорошо настолько, насколько возможно, а потом, когда Олег уедет на работу, соберу вещи и вызову такси. Я специально выбрала такое время: утром в полвосьмого людям обычно не до разговоров — все мысли о том, как бы не опоздать.
С колотящимся сердцем нажимаю на кнопку звонка. Олег открывает сразу, будто караулил под дверью. Теперь всё зависит от моего актёрского таланта.
Глава 18
Олег открывает дверь. Я бросаюсь ему в объятия, прежде чем он успевает что-то сказать. Рассыпаюсь в извинениях.
— Извини, — шепчу и за шумом крови не слышу своего голоса. — Извини, извини.
Отыскать другие слова не получается, и я повторяю одно-единственное, пришедшее в голову, — повторяю, как заведённая. Снова и снова. Раздражая саму себя.
Извини, извини.
Боюсь: стоит замолчать — и меня оттолкнут. Швырнут спиной в закрытую дверь. До синяков стиснут предплечья. А потом… потом я увижу перекошенное от злости лицо. Красное, но с белыми рыбьими губами — уродливое, пугающее.
Поэтому я шепчу быстро, отчаянно — между бесконечными «извини» не вставить ни слова. Я будто ребёнок, который верит: если накрыться одеялом с головой, монстры под кроватью не тронут.
Тронут.
Ни молитвы, ни горящий всю ночь светильник, ни открытая дверь в родительскую спальню — ничто не спасёт.
Тело, к которому я прижимаюсь щекой, твёрже камня. Долгое время Олег неподвижен. Поднять голову, посмотреть ему в лицо я не решаюсь — утыкаюсь взглядом в чёрную ткань футболки, смятую на груди моими пальцами.
Голос слабеет. На очередном паническом «извини» я спотыкаюсь, и повисает тишина — гулкая, зловещая, такая всегда наступает перед бурей.
Я жду.
Жду, когда меня погребёт под толщей хлёстких, убивающих слов. Каждое, как удар ножа, — смертельно.
Но я готова. Выстою, выдержу. Воображу себя деревом, вросшим корнями в землю — ни один ураган не выдернет. Лозой, которая гнётся, но не ломается.
У меня есть цель, задача простая, не сверхъестественная: дождаться, когда Олег уйдёт на работу. Пять минут — и он будет вынужден надеть куртку. Пять минут. Не больше.
— Любимая.
К тому, что происходит, я всё-таки не готова. Ладони, широкие, мозолистые, знакомо опускаются на талию. Губы мягко касаются волос.
— Это ты прости меня.
Что? Я не ослышалась? Он шутит? Издевается?
Олег обнимает за плечи, нежно, осторожно, как в самом начале наших отношений. Кладёт подбородок мне на голову. Гладит по спине.
— Я перегнул палку. Был неправ. Не знаю, как так получилось. Я не хотел тебя обидеть, не хотел, чтобы дошло до скандала. Ты не представляешь, как я сожалею, как мне стыдно за свой поступок. Мы ведь можем жить, не ругаясь. Можем ведь! У нас есть прекрасные моменты. Вспомни, как хорошо было в ресторане. Как мы ездили в Чехию на новогодние праздники. Надо просто научиться друг друга ценить. Идти на уступки.
Олег говорит правильные вещи, но его слова — сладкая ложь для наивных дурочек. Я бы прониклась, если бы слышала их впервые, но после каждой ссоры — одно и то же.
Мысленно я отсчитываю секунды. Когда дойду до трёхсотой, он будет вынужден меня отпустить: на моей работе на опоздания смотрят сквозь пальцы, а у них — проходная, электронные пропуска.
...двести девяносто семь, двести девяносто восемь, двести девяносто девять...
Вот сейчас Олег отстранится, обуется, возьмёт с полки ключи и…
...триста пять, триста шесть… триста двадцать семь...
Что-то не так. Тревожная мысль мелькает на задворках сознания. Она как невидимый в темноте комар — не даёт покоя. По моим подсчетам проходит не пять минут — десять, а Олег всё говорит. О том, как испугался, увидев меня за балконным ограждением, как любит, как раскаивается, как из кожи вон вылезет, лишь бы заслужить прощение.
