— Знаешь! — Иннокентий облокотился на стол. — Послушала бы ты, что она говорит обо мне. Это тяжелый случай! Ты просто не понимаешь, что творится в нашей семье. И мне надоело повторять, что отец был бы полностью согласен с моими действиями.
— Ты тоже многого не понимаешь, но при этом никого не слышишь!
Она смотрела ему в глаза. Он смотрел в глаза ей. И оба молчали. Почти что целую минуту. Потом Иннокентий поднес к губам обжигающий чай и, отхлебнув, сказал:
— Меня тоже никто не слышит. Поэтому мне приходится делать все молча. И вот увидишь, моя сестра сделает аборт и разведется со своим козлом. Вот увидишь!
А пока он видел недовольные складочки у рта любовницы и усталые морщинки вокруг не смеющихся сейчас глаз. Бедная не встает из-за компьютера, общаясь сутками с заказчиками, а если и встает, то лишь для того, чтобы упаковать заказы и отвезти посылки на почту. И в ее семье это тоже никто не видит. И не ценит, но она предпочитает не замечать и видеть негатив только в его отношениях с родней. А он никогда не тыкает ее носом в потребительское отношение брата, которому она оплачивает кредит на машину и отдала свою комнату в родительской квартире по первому же незаконному требованию. И что из того, что у неё имеется отдельная жилплощадь?
Эта квартира, которая и для жилья-то не пригодна из-за склада, досталась Монике по завещанию от старушки, за которой она со школы ухаживала: прибирала в комнатах, в аптеку за лекарствами бегала, за продуктами в магазин, цветочки к праздникам приносила. И не за квартиру, которую совсем не ожидала получить, потому что у старухи имелись дальние родственники в Саратове, а потому что сердце у девочки доброе. А нервов ей саратовцы потрепали потом изрядно, но она знала, что это её, возможно, единственный шанс преуспеть в жизни и выгрызала его зубами. А теперь зубы точит только на него, а в собственной семье все прямо-таки святые…
— Как у вас, мужиков, все просто… — Моника нервно отставила в сторону недопитый чай. — Попробовал бы проделать подобное со своим телом. За других легко решать!
— Легко? — Ему тоже расхотелось пить чай. — Это касается моего тела тоже. Моих нервов, которые я трачу, чтобы содержать её с ребёнком. Содержать двоих её детей я не согласен, ясно? Если она хочет рожать от этого мудака, то пусть этот мудак и кормит своих отпрысков. Почему это должен делать я?
— Потому что тебе это ничего не стоит.
Она смотрела на него с вызовом. Он — с растерянностью.
— Ничего не стоит? Ты думаешь, у меня так много денег? Думаешь дядя мне много платит? Да нихрена он мне не платит! А плачу я Лиде со своей карты, а не с чьей-нибудь, улавливаешь?
— Улавливаю, — Моника подперла подбородок скрещенными пальцами. — Кто девушку ужинает…
— Вот именно! Я готов содержать сестру и племянника только в том случае, если она разведётся. Я уже сказал ей это. А она, кажется, не поняла. Так я ей напомню. Сколько у неё там недель? Двух месяцев ещё явно нет, да даже если б и было… Это моё решение и моё условие: либо она со мной, либо она с ним. И никаких других вариантов тут нет.
— Можно задать тебе личный вопрос?
Не дожидаясь ни ответа, ни кивка, Моника отвернулась к раковине с чашкой недопитого чая.
— Ты веришь в бога? — она задала вопрос, стоя к столу спиной.
— Допустим, верю…
— «Допустим» тут не подходит, — Моника так и не повернулась. — Если ты веришь, то толкаешь сестру на убийство и становишься соучастником. Если веришь…
— О, боже! Ну не надо, не надо!
Иннокентий поднялся, чтобы открыть окно: безумно хотелось закурить.
— Рожать от того, кто нарушил все семейные заповеди, не меньший грех, не думаешь? — он чиркнул зажигалкой и затянулся. — Лида понимала, что делала. Но за двумя зайцами погонишься… Я не буду вторым её зайцем или козлом, который за всё это платит. Я лучше на собачек пожертвую. Больше толку!
— С каких это пор ты собачками заинтересовался?
Моника обернулась к столу и протянула руку за сигаретой. Иннокентий подал ей валявшуюся рядом пачку с ментолом и поднес зажигалку.
— С некоторых.
— Решил завести живность?
— В каком-то роде, возможно. Пока только думаю в этом направлении. Разрабатываю тему…
Он улыбнулся своим мыслям и отвернулся к окну. Совсем темно. Вспомнился Галич: Вот если бы только не август, не чертова эта пора! Но будет сентябрь, и все станет на свои места. Дождь смоет всю эту грязь, в которой извозил его Никита своим возвращением и дядя Серёжа своим безразличием к судьбе племянницы. Да и мать хороша — нет бы мозги дочери вправить, так поддерживает же: говно, но зато твое, береги, лелей. Тьфу!
Действительно захотелось сплюнуть, и он затушил сигарету, чтобы уйти в ванную. Там, на полочке в стаканчике рядом с желтой зубной щеткой Моники, стояла и его — зелёная. Он не просил покупать, просто нашёл её однажды в стакане и снял упаковку. Три месяца давно прошло, пора бы поменять, пусть он ей пользовался по пальцам пересчитать сколько раз. У него здесь даже тапочки имеются. Мать явно не бывает в квартире дочери. Иначе бы не задавала дурацких вопросов про её личную жизнь. Пусть это жизнь именно дурацкая: по выходным и когда ему заблагорассудится приехать. Но ведь Моника понимала, на что шла, когда пригласила его к себе на вторую ночь. Или она тоже на что-то рассчитывала, как и Лида, когда беременела вторым ребёнком без гроша за душой. Или они обе обыкновенные дуры?
Когда он вернулся на кухню, Моника уже убрала все со стола и домывала посуду. Всё-то у неё быстро, профессиональная привычка, можно сказать. Почему её дурак выбрал другую? Наверное, боялся потеряться в тени самостоятельной женщины. Его-то лично Моника как раз и устраивала своей устроенностью в жизни, но такие партнерские отношения хороши вне брака, а в браке… Что же хорошо в браке?
Иннокентий привалился к дверному косяку и поднес ко рту пустую руку, точно в пальцах у него дымилась сигарета. Мать всю жизнь сидела дома, тётя Инна тоже вот ждёт дядю Серёжу с вкусным ужином, хотя их дети уже заканчивают школу. В браке важен уют и уверенность, что вечером, вернувшись домой, ты будешь самым важным событием в прошедшем дне для своей жены. Или что-то другое? Но ведь их жёны счастливы, хотя бы внешне. Мать всегда улыбалась, он никогда не видел её плачущей. До смерти отца. Никогда… Хотя, может, не в них дело, а в их мужиках? Может, отец и дядя какие-то особенные? Ведь они прошли со своими жёнами бок о бок все перипетии бизнеса и бедность, когда откровенно нечего жрать — и мать с тётей Инной верили в своих мужиков, что они смогут преодолеть непреодолимое, и их мужики смогли…
— Чего стоишь?
А он не знал, чего стоял. Предлагать помощь с посудой было поздно, а завалиться в кровать первому — глупо. Туда надо приходить только вдвоём.
— Тебя жду, — ответил Иннокентий с улыбкой и открыл для Моники объятья.
2 "Бабушкина комната"
Пятница не отменяла делового костюма. Пришлось прихватить в пакете джинсы и футболку, а с ней и летнюю хлопчатобумажную куртку — теперь вопроса «куда намылился среди рабочего дня?» не должно было возникнуть, ведь ежу понятно, что на дачу.
— Матери привет, — бросил Сергей Александрович племяннику достаточно сухо.
Иннокентий никогда особо не задумывался о корнях такого улыбчивого равнодушия дяди Серёжи к жене брата. С её стороны отношения тоже были вежливо-натянутыми. И за три последних года по пальцам можно было пересчитать, сколько раз они собирались за общим столом. О чем разговор, он и сам как-то все только по делу к родственникам обращался. Даже матери не звонил, кидал эсэмэски. Звонила она, да и то всегда не просто так поболтать. В основном, из-за Лиды. Смерть отца разделила жизнь и отношения в семье на «до» и «после». И «после» общаться по-родственному тепло не особо получалось. Но такова" селяви», как говорят не-французы.
Лида сообщила, что оставила собранную сумку у дверей. Иннокентий даже удивился, что сестра не позвонила в четверг с категорическим отказом куда-либо ехать, а он уже заготовил ей отповедь за лишение сына чистого воздуха. В Репино сосны, сосны и ещё раз сосны — то что нужно после загазованного центра. Давно надо было переселиться с Обводного канала хотя бы на Ваську. Впрочем, он никогда не чувствовал себя хозяином бабушкиной квартиры. А сейчас нужно было, чтобы это уяснила себе сестра, раз и навсегда.
