Бабушка тяжело поднялась со стула, вышла из кухни. Вскоре из гостиной раздался ее глухой голос:
– Иди сюда…
Не выпуская чашки из рук, Ольга пришла в гостиную. Бабушка сидела на диване, глядела в утреннее окно. Вытянув сморщенную и слегка дрожащую ладонь в сторону стоящего в углу кресла, проговорила тускло:
– Садись, Ольга. Садись и слушай. Только не перебивай меня и не торопи, мне очень трудно.
– Да, конечно, бабушка.
– Значит, ты родилась в семьдесят четвертом. И мой сын Витя тоже умер в семьдесят четвертом…
* * *
– …Так, значит… Вы у нас кто? Вы у нас мать Виктора Стрелкова, значит… Понятненько…
Военком «Петренко А. М.», как успела прочитать Елизавета Максимовна на красной дверной табличке, почесал тупым концом карандаша висок, подтянул к себе желтую папку с завязками, огладил ее пухлой ладонью. Она слегка подалась корпусом вперед, от волнения вцепившись в ручку портфеля. Портфель был пухлым, едва умещался на коленях. Сегодня седьмые и девятые классы сочинение писали, последнее в этом году. Хотела еще в школе проверить, но пришлось домой забрать. Когда из военкомата позвонили – какие уж тут проверки. Подхватилась в один миг, бежала всю дорогу, ног под собой не чуя, досадуя на тяжелый портфель.
– Ой, не мучайте меня, ради бога, – проговорила одышливо, со страхом глядя на военкома Петренко А. М. – Вы же по телефону ничего не объяснили. Что с моим сыном? Он… жив?
– Да жив, жив… Жив пока.
– Что значит – пока?!
– Тихо, не надо нервничать… – Открыв папочку, военком глянул мельком в какую-то бумагу, снова закрыл ее быстро. – Не надо нервничать, Елизавета Максимовна. Сейчас я вам все подробненько расскажу. Ну, в пределах дозволенного, конечно.
– Да уж, пожалуйста. Прошу вас.
– Хорошего сына вы вырастили, уважаемая гражданка Стрелкова Елизавета Максимовна, командование выражает вам благодарность. Там, в деле, даже бумага такая есть. Я потом отдам вам под роспись.
– Спасибо, конечно… Но… Вы только за этим сюда меня вызвали?
– Нет. Нет, конечно. Я, собственно… Я должен вам сообщить… Вернее, уполномочен… В общем, на подводной лодке, где служил ваш сын Стрелков Виктор Алексеевич, произошла авария. Он большую дозу схватил, сейчас в госпитале лежит в Мурманске.
– Простите, не поняла… Какую дозу? Вы говорите проще, а то у меня от волнения вербальное восприятие нарушено.
– Какое, не понял, восприятие?..
– То есть я от волнения не понимаю ничего…
– А! Ну, так бы и сказали. А то – вербальное… Выбирайте выражения, гражданка Стрелкова. Здесь вам не школа вообще-то, здесь военкомат. Здесь надо выражаться просто и ясно.
– Извините. Я больше не буду. Так про какую дозу вы говорите, я так и не поняла?
– Да что тут не понимать, гражданка Стрелкова? Ну, если говорить проще, то облучился он. Так понятнее? Доза радиации слишком высокая, уже ничего нельзя сделать. Завтра его из госпиталя выписывают и на поезд посадят, так что послезавтра встречайте сына на вокзале. Номер поезда я вам сейчас скажу…
– Погодите, я все равно не понимаю. То есть… как это – ничего нельзя сделать? Он что…
– Да вы не волнуйтесь так, говорю же, послезавтра приедет. Месяца три поживет еще. А может, и полгода протянет. Всякое бывает.
– В каком смысле – протянет? А… Потом?
– А потом умрет. Что ж вы никак понять не можете, уважаемая гражданочка Стрелкова! Авария, говорю, была на подводной лодке! Кто там был, всем по полной программе досталось. Это ж все-таки армия, это вам не школьная игра в «Зарницу».
– Да как вы… Да как вы смеете разговаривать со мной так… То есть, как вы можете такое говорить о моем сыне…
– Ну, ну, тихо. Я ж понимаю все и очень даже вам сочувствую. Что делать, работа у меня такая. Водички хотите? Или валерьяночки?
– Нет! Нет… Но как же… Господи, Витя, сынок… Да что же это…
– А вот причитания ваши прошу мне не предъявлять, уважаемая гражданка Стрелкова. И вообще… Вы лучше понимайте про себя, что вы не кто-нибудь просто так, а вы мать героя. Гордиться надо таким сыном, а вы. Устраиваете тут!
– Чем гордиться? Что он умирает?
– Ну, вот уже и слезы… Давайте я вам все-таки водички налью. И это… Успокойтесь, пожалуйста. Ну, я не знаю… Как-то по-матерински, по-геройски… Видели, сейчас везде новая кинокартина идет – «Романс о влюбленных»? Я, к примеру, три раза с семьей ходил. Не видели, нет?
– Нет…
– А жаль. Обязательно сходите, посмотрите. Там тоже про мать есть, у которой сын на службе погиб. Геройски погиб, не струсил. А она так, знаете, отнеслась к этому… Очень патриотически отнеслась. Мой сын, говорит, выполнял свой долг, и мы не должны плакать! Потому что смерть за родину – это и есть жизнь! Во как… Прямо мурашки по коже. Я когда это место смотрю, все время думаю – вот бы у наших солдат все матеря такие были…
Ей даже слух не резануло это «матеря». И предложение пойти посмотреть фильм не вызвало никаких эмоций. Что с него возьмешь, с Петренко А. М. На службе человек, только и всего.
Встала со стула, молча пошла к двери. Портфель тяжело оттягивал руку. Даже не оглянулась на возмущенный голос, толкнувшийся в спину:
– Гражданка Стрелкова! Елизавета Максимовна! Вы же бумагу с благодарностью взять забыли.
Махнула безвольно рукой. Тихо закрыла за собой дверь.
А через день она встречала на станции Витю. Поезд был проходящий, стоянка две минуты, только на перрон выпрыгнуть. Еще и не угадаешь, где тот седьмой вагон остановится, в котором Витя едет… И трясучку слезно-горестную надо спрятать, а на лицо, наоборот, беззаботную улыбку надеть. Счастье все-таки. Сынок вернулся. Будто с войны…
Поезд подошел, обдал гарью. Первый вагон, второй, третий… Седьмой далеко протащило, пришлось бегом бежать… И про улыбку забыла! Как увидела сына, так ноги сразу подкосились, ватными сделались. Потому что это был не Витя. Ничего от прежнего парня-красавца не осталось. Грех сказать: не узнала в этом доходяге сына. И не сдержалась, кинулась к нему на грудь, затряслась в плаче. А он улыбнулся спокойно, погладил по волосам:
– Ну что ты, мам, не надо… Пойдем домой. Очень домой хочу. Соскучился.
– Да, сынок, конечно. Пойдем… Отдохнешь немного, а вечером друзья твои придут. Я их позвала уже, и Славика, и Володю, и Женьку. Сейчас придем, стол накрою… Радость-то какая, Витенька!
Потом Витя с друзьями гуляли остаток дня. Она им не мешала. Она вообще старалась никогда к сыну со своими установками не лезть, хотела, чтоб он самостоятельным мужчиной вырос. Боялась помешать излишней материнской любовью, потому как без отца рос. Даже Витя и не помнил толком отца. Она рано овдовела.
Хотя особых проблем со взрослением Витя и без того не испытывал, ему все легко давалось. И учился хорошо, и девушки его любили. В институт после армии собирался поступать, в архитектурный. Живописью увлекался, неплохие картины писал… У него на чердаке в школьные годы даже что-то вроде стихийной студии образовалось. Шагнешь, и обязательно в какие-нибудь штуки вляпаешься. В натянутый на подрамник холст или в приготовленную для натюрморта старую глиняную вазу… Единственное, чего на чердаке не хватало, так это света. Оконце было обыкновенное, слуховое. А свет для художника – это все. Так Витя говорил.
