– Ты на кофе напросился. За кофе и поговорим. Я бы съела чего-нибудь. Я очень голодная! Ты как? Есть хочешь?
За ужином Полина играла непринужденность. С легкой иронией рассказывала о быте и нравах «наивных американцев». Леднёв слушал ее, терпеливо, не перебивая.
– Представляешь, Игорь, где-то там, далеко, одновременно с нашей, есть другая, нормальная жизнь! Люди радуются наступившему дню, новому расцветшему цветку на альпийской горке у дома, валяются на газонах в парке всей семьей по уикендам, гордятся своими успехами, не скрывая этой гордости (и это поощряется обществом!), переживают за судьбу любимой бейсбольной команды, путешествуют, заботятся о бездомных собаках и кошках, счастливы в день рождения получить в подарок флаг, развевавшийся над зданием конгресса, и – это необыкновенное зрелище – все как один перед началом бейсбольного матча в едином порыве поднимаются с мест и, положив руку на сердце, поют государственный гимн, и из глаз многих текут слезы! Американцы полностью освобождены от быта и каждый живет так, как работает, имея доход, так сказать, «по заслугам». На вопрос: «Как дела?» не плачутся, как мы, в жилетку, а загораясь счастливой улыбкой, отвечают: «Прекрасно!». Вообще, кто-то из наших экономистов сказал, что Россия сегодня – это Америка 1895 года. Верно не только для экономики. Но… Эй! – Полина постучала кончиком вилки по хрустальному стакану. – Мистер Эй, вы слушаете или слышите меня? Игорь, ты чем-то расстроен. Я еще на аэродроме заметила. Что на работе?
Леднёв улыбнулся.
– Ты не утратила способности чувствовать меня. Уже хорошо.
– Рассказывай. И… Давай накатим.
– Что, извини?
– Накатим что? Или что такое «накатим»?
– Вульгарная чертовка! – Леднёв рассмеялся.
Полина, довольная собой, заключила:
– Все же расшевелила тебя. Сидишь, как на похоронах.
– Почти, – он налил в запотевшие рюмки водки, себе чуть больше, Полине чуть меньше. – Стасик Константиновский на моей машине разбился. Я на неделю отпросился. Отца нужно было в пансионат отвезти. Стасик на подмене. Ну и… Ненавижу эти легкие гробы, где горсть земли с места катастрофы!
Он не чокаясь выпил.
Полина погладила его по щеке. Вдруг она отчетливо увидела то, чего в упор не замечала раньше: перед нею был усталый, измученный человек с синевой под глазами и глубокими морщинками у рта.
– Я знаю о Стасике. После его гибели я и решила уйти с летной работы. Я могу рисковать своей жизнью, но я не имею права рисковать жизнью ребенка. Знаешь, мне так хочется простого бабского счастья! Хочется варить борщ, печь пироги, растить малыша, рассказывать ему сказки и петь колыбельные, ждать любимого мужчину с работы, жить с ним душой к душе.
– Будь со мной. Все это будет.
– Игорь, ты должен понять, что мужчина-друг и любимый мужчина – две большие разницы.
– Кто же я? Погоди, дай угадаю! – начал горячиться Леднёв.
– Ты – старый друг. Больше старый, чем друг. Ты из прошлого.
– Ты жестокая. Тебе…
Он запнулся. От волнения ему было трудно говорить. Он встал, чтобы уйти.
– Если чем-то смогу помочь… Я всегда рядом. Помни.
Два месяца спустя в роскошном ресторане «Ренессанс» Обнаров давал интервью одному из телеканалов. Вдруг он увидел ее. В сопровождении бравого летчика Полина Задорожная вошла в зал и походкой царицы прошествовала к столику. Официант уже подал меню, но, увидев Обнарова, Полина что-то быстро-быстро шепнула спутнику, и оба тут же встали и демонстративно ушли.
– Старый, подобное лечится подобным!
Верный себе Беспалов стал таскать Обнарова за собой в компании своих давних знакомых девиц. Вместе они даже рванули на Новый год в Швейцарию, даже почудили, как в старые добрые времена.
Потом начались дрязги в театре. Группа реформаторов старалась всеми правдами и неправдами убрать Севастьянова с должности директора и худрука. Эту должность предложили ему, Обнарову. Давили, чтобы соглашался. Он считал это неправильным. Он не уступал.
Дома его доставал Егор. Они даже поссорились. Сын объявил, что не будет разговаривать до тех пор, пока его мамой не станет Полина, и замолчал. Когда сын молчал пару дней, Обнаров подтрунивал над ним. Когда прошла неделя, и Егор не произнес ни слова, Обнаров рассердился. Когда к концу подходила вторая неделя, Обнаров всерьез забеспокоился. Масла в огонь подлила тетя Женя. Бывшая учительницей Евгения Антоновна Галимская сказала, что ребенок может утратить речевые навыки вообще. Обнаров пытался серьезно поговорить с сыном, даже отвез его к врачу, но разговоры не имели ровным счетом никакого результата. Наконец, Обнаров был вынужден твердо обещать сыну, что найдет Полину и попросит ее быть мамой Егора. Только после этого сын вновь стал говорить. Правда, нормальная речь ребенка восстанавливалась неделю.
Обнаров вновь много работал, и вроде бы опять стало удобно и комфортно. Вроде бы…
Теперь он ни в чем не был уверен. Он то и дело с удивлением ловил себя на мысли, что думает о Полине, грустит без нее и корит себя за хамство. В такие минуты его благополучие казалось ему зыбким и непрочным, а душевного равновесия не было никакого.
Явно не в настроении Обнаров подъехал к проходной летно-испытательного центра, где была назначена встреча с консультантом картины, как сказал Валера Юдин, «одним очень заслуженным летчиком».
– Здравия желаю, товарищ Обнаров, – отрапортовал дежурный. – Я предупрежден. Вас сейчас встретят.
Ждать пришлось действительно недолго.
– Здравствуйте, Константин Сергеевич. Я – Салонин Ростислав Павлович. Связи с общественностью, так сказать!
Салонин радушно улыбнулся, протянул Обнарову руку.
– Вы читали сценарий, Ростислав Павлович?
– Нет. Простите.
– А как же… – растерянно начал Обнаров.
– Да вы не беспокойтесь! Ваш консультант в курсе.
– Я полагал, вы – мой консультант.
– Тут накладочка маленькая. Вам придется подождать двадцать минут. Ваш консультант в данный момент завершает испытательный полет. Мне же поручено вас развлекать. Может, в нашу столовую?
Обнаров пожал плечами, огляделся.
– Можно мне посадку самолета посмотреть? Вообще, я бы хотел поближе к самолетам.
– Не замерзнете? Идемте. Как раз «семьдесят первый» идет на посадку. Это и есть ваш консультант. У самолета и познакомитесь. Только я вам, Константин Сергеевич, спецпропуск выпишу.
Обнаров знал, что ощущения будут новыми, но что настолько…
Обвальный гул турбин, сгибающий человека пополам, рвущая вибрация воздуха, вихрь снежной поземки, дрожащая земля под ногами, мощь и стремительность крылатой машины.
Секунда, другая – и, выбросив «букет» тормозных парашютов, самолет уже мирно скользил по бетонке посадочной полосы. Его скорость постепенно гасла, и, подобно большому автомобилю, он сделал поворот, ушел на «рулёжку» и наконец послушно замер на стоянке.
