Мэтт и моя сестра иногда заговаривали о Келлане, но умолкали, стоило мне войти в комнату. Один такой разговор оставил во мне тягостный осадок. Быстро отперев входную дверь, я услышала, как они беседуют на кухне. Мэтт вполголоса договаривал:
– …у самого сердца. Разве не романтично?
– Что романтично? – осведомилась я рассеянно, входя в комнату и думая, что речь шла, конечно же, о Гриффине, хотя и не представляла, чтобы какие-то его действия могли сойти за романтику.
Я взяла стакан, начала набирать воду и только тут обратила внимание на неловкую тишину, вдруг воцарившуюся в помещении.
Помедлив, я заметила, что сестра уставилась в пол и кусает губу. Мэтт смотрел в гостиную, как будто отчаянно хотел очутиться там. Тогда я смекнула, что говорили они не о Гриффине. Они обсуждали Келлана.
– Что романтично? – автоматически повторила я, хотя внутри меня все сжалось. Он двигался дальше?
Анна и Мэтт быстро переглянулись и хором ответили: «Ничего». Поставив стакан, я вышла из комнаты. Какой бы он ни сделал романтический жест, я точно не желала об этом знать. Я не хотела думать, с кем он теперь «встречался». Какую бы романтику ни преподнес он своей девице – той, что не была мною, – я не желала слышать об этом ни звука.
Удивительное дело: в университете я столкнулась с Эваном. Помимо работы я появлялась только там и занималась каждую свободную минуту – если честно, с целью отвлечься от гложущей боли в сердце. На Эвана я чуть не налетела, когда выходила из величественного кирпичного здания, погрузившись в мучительные мысли, которые мне не следовало обдумывать. Его дружелюбные карие глаза расширились, и он просиял при виде меня, облапил меня, и я хихикала, пока он меня не отпустил.
Эван был явно большим любителем поглазеть на публику, разгуливавшую по кампусу. Ему нравилось болтаться по университету, и пару лет назад он даже раз пять притаскивал с собой Келлана, чтобы прошерстить новеньких. Чуть ухмыляясь, Эван признался, что по уши влюбился в одну такую девчонку. Я поразилась, узнав причину, по которой Келлан так много знал о кампусе. Он, разумеется, якшался со здешними девушками, но основные познания приобрел исключительно из-за Эвана, который вытаскивал его на те же экскурсии, что и я.
От этой мысли глаза у меня оказались на мокром месте, и радостное лицо Эвана озаботилось.
– Кира, с тобой все в порядке?
Я попыталась кивнуть, но слезы от этого подступили еще ближе. Эван вздохнул и снова обнял меня.
– Он скучает по тебе, – шепнул он.
Вздрогнув, я отпрянула. Эван пожал плечами:
– Он ведет себя так, словно и нет… Но я-то вижу. Это уже не Келлан. Он мрачен, много пишет, бросается на людей, постоянно пьет и… – Эван помедлил и склонил голову набок. – Ну ладно, может быть, это все еще Келлан.
Он ухмыльнулся, когда я сподобилась издать слабый смешок.
– Но он всерьез по тебе скучает. Видела бы ты, что он…
Эван снова умолк и закусил губу, потом продолжил:
– В любом случае ты просто знай, что у него никого нет.
Я уронила слезу, гадая, правда ли это, или же Эван просто хотел меня приободрить. Он заботливо вытер мне щеку.
– Прости. Мне, наверное, вообще не стоило об этом говорить.
Помотав головой, я проглотила комок.
– Да нет, все в порядке. И в самом деле – никто мне о нем не рассказывает, как будто я из фарфора и, того и гляди, разобьюсь. Услышать было приятно. Я тоже скучаю по нему.
Эван необычно посерьезнел:
– Он рассказал мне, как сильно любил тебя. Как много ты значила для него.
Очередная слеза грозила вот-вот сорваться, и я потерла веко, чтобы этого не случилось. Я шмыгнула носом, и Эван зарделся.
– Тем вечером… когда я, типа… ввалился без приглашения. На самом деле я ничего не видел, – быстро добавил он.
К моим щекам тоже прилила краска, и Эван какое-то время рассматривал тротуар.
– Однажды он рассказал мне о своем детстве… О том, как над ним издевались родители.
Я потрясенно разинула рот. У меня сложилось впечатление, что Келлан не делился этим ни с кем. Эван, похоже, сообразил, в чем дело, и угрюмо улыбнулся:
– Понятно, тебе он выложил. А мне… Он был в стельку пьян. Не думаю, что он вообще помнит, о чем говорил. Это было сразу после их смерти… Когда он увидел дом. – Эван вскинул бровь. – Ты же знаешь, что это не дом его детства?
Я нахмурилась и помотала головой. Этого я не знала. Эван кивнул и шмыгнул носом.
– Ну да, мы играли по барам в Лос-Анджелесе, объединившись с Мэттом и Гриффином. Получалось довольно неплохо, мы сделали себе имя. Потом… Надо же, я до сих пор помню день, когда позвонила его тетка и сообщила, что они оба погибли. Келлан бросил все и помчался туда. Мы, ясное дело, поехали с ним.
Эван посмотрел себе под ноги и покачал головой.
– Не думаю, что он понял, почему мы так поступили, зачем отправились следом. До него вряд ли дошло, что мы верили в него и любили как родного. По-моему, он до сих пор этого не понимает. Наверное, потому и решил, что может смыться из города и не сказать нам. – Эван повторил свой жест. – Он заявил, что мы запросто обойдемся без него – возьмем кого-нибудь на замену, и все.
Я поморщилась при мысли, что Келлан собирался их кинуть из-за меня. Странно, что он считал, будто его легко заменить. Это слово с ним совершенно не сочеталось.
После недолгого молчания Эван вновь посмотрел на меня, изгибая брови:
– Конечно, его представление о семье несколько искажено.
Я кивнула, подумав, насколько искаженным было представление Келлана и о любви, имевшееся у него почти всю жизнь. Эван кашлянул и продолжил:
– Так или иначе, они оставили ему все, даже дом. Он был искренне удивлен, но еще больше изумился, когда увидел его… И понял, что они переехали.
Эван шарил взглядом по кампусу, печалясь за друга.
– Они не потрудились сказать ему, что продали дом, в котором он вырос. Что переехали на другой конец города. А затем… Он обнаружил, что они вышвырнули все его вещи. То есть вообще все. В этом доме не было ни следа его присутствия, даже ни одной его фотографии. Наверное, поэтому он тоже вышвырнул их пожитки.
Я задохнулась: вот почему дом Келлана был так беден и гол, когда мы туда въехали. Дело было не в том, что он не заботился о его обустройстве – а он не заботился. Оно заключалось в том, что он унаследовал совершенно чужой дом, а потому из ярости, или из мести, или из их сочетания выбросил все, что напоминало ему о родителях, до последнего предмета. Он вычеркнул их из своей жизни. На самом деле он вычеркнул из нее всякую жизнь, и так оставалось, пока не появилась я и не сразила его. Моя душа изнемогала от сочувствия к нему, его непрекращавшаяся боль отзывалась во мне тяжелыми сердечными ударами.
