Обнаров неспеша закурил, шумно выдохнул дым, улыбнулся. Объяснить после пол-литра водки он мог что угодно.
– Есть такая штука у вас, в авиации, «подъемная сила».
– Есть.
– Вот, когда этой подъемной силы не хватает, невозможно взлететь. А жизнь – это полет, Андрюха! Понимаешь, когда нет полета, получается долго, скучно и незачем. Счастье – это та же подъемная сила.
Шалобасов с недоумением глянул на друга.
– Надо увеличить угол атаки[65]. Измени форму профиля крыла, размеры крыльев. Увеличь скорость, в конце концов! Подъемная сила возрастет. Деваться ей некуда! Это же чистая физика с аэродинамикой.
– Боюсь в штопор свалиться. Знаешь, Андрюха, в жизни – не в авиации. В жизни очень тяжело и очень страшно выйти из штопора. Потом нет ничего. Тебя самого нет. Долго нет. Со мной это было почти четыре года.
– Н-да-а… Костя, ничего не получается само собой. Надо дерзать, надо практиковаться! Легко сложить крылья и сказать: «Все и всё против меня, один ветер – навстречу». Тебя капитально трепанула жизнь, но ты еще не на четвертом развороте и в баках еще плещется горючее! Давай. Под мясо. Ленка утром возилась. Встала на два часа раньше, готовила, знала, что ты придешь. Ждала. Не верила. Радовалась, как дурочка! Я даже ревновать начал, – Шалобасов подал Обнарову рюмку водки, кусок мяса. – Сейчас уже, наверное, с работы пришла, прихорашивается и стол готовит.
– Да куда ж меня за стол-то? Андрюха, я уже и сытый, и пьяный!
Шалобасов потрепал друга по мокрым волосам.
– Дай хоть помучить тебя: покормить, попоить, в баньке попарить. Я же четыре года твоими обещаниями приехать в гости жил!
Обнаров прижал руку к сердцу.
– Андрей, я, конечно, ценю твое расположение, но…
– Никаких «но»!
– Я думал, артисты много пьют. Но летчики…
– Костя, в авиации трезвым бывает только «автопилот», и то не всегда!
Потом они опять парились в баньке, купались в насыпанном горкой снегу, опять парились, плеснув на раскаленные камни воды, в которой запаривали березовые веники. Наконец, уже затемно, довольные и счастливые друзья направились домой.
По узенькой тропинке от бани к дому они шли, то и дело подначивая друг друга проделками юношеских лет, потом, не выдержав, кинулись играть в снежки, а потом от души смеясь и подзадоривая друг друга, сцепившись, клубком катались по снегу. Именно в этот момент до их слуха донеслось напевное:
– Привет, мальчики!
– Ленка! Ленка спасай меня! Костик мне за шиворот снегу насыпал!
– Поднимайтесь! Вы же после бани! Простудитесь. Марш в дом! Ужинать пора.
Мужчины стали неуклюже помогать друг другу встать, но, очевидно, выпитое парилка выгнала не до конца, и уже под задорный смех Лены оба рухнули обратно в сугроб.
– Здесь у вас весело.
– Полина! Привет, дорогая! Посмотри на этих оболтусов! Это же два снеговика в банных халатах! Что мы с ними будем делать?
– Полинка, привет! Костик, смотри-ка, какое красивое новое лицо! – лежа в сугробе восклицал Шалобасов.
Он толкнул Обнарова в бок и оба уставились на дам.
– Знакомьтесь. Моя давняя подруга – Полина. А этот вот, «снеговик» – друг моего мужа, Костя.
– Очень приятно, – любезно сказала Полина и зябко запахнула длинную норковую шубу. – Извините. Холодно. Я в дом пойду.
– Я протрезвел. Я еще выпью, – Обнаров посмотрел на Шалобасова. – Там осталось?
Дома, переодеваясь в сухое, Шалобасов спросил Обнарова:
– Подружка у Ленки очень даже… Как на твой вкус?
Обнаров сел на диван, нервно сцепил в замок руки.
– Костик, ты чего?
– Андрей, спасибо тебе за все. Я, пожалуй, поеду.
– Куда? – Шалобасов не пытался скрыть удивления. – Нас же к ужину ждут. Девчонки старались.
– Не могу я.
Он встал, подошел к окну и, глядя в черноту наступающей ночи, спросил:
– Как от вас можно такси вызвать? Я питерские номера все забыл.
Шалобасов растерянно развел руками.
– Какое такси, Костя? Какая муха тебя укусила?
– Такая! – с нажимом произнес он и уперся лбом в прохладное стекло окна. – Я где угодно мог ее встретить, но только не здесь, у тебя. Вот, что мне делать, Андрюха, если эта баба засела во мне, как зараза, как наваждение, как болезнь?! Я пытался не думать о ней, я четыре месяца ее не видел. Думал, смогу, забуду. Я думал, что все это блажь, что выдавлю ее из себя. Тем более что и не было-то ничего. Повода руки заламывать нету! Пару раз переспали. Но чем дальше, тем хуже. Не проходит. Гложет. Мучает. Еще Егор меня достает. «Папа, где Полина? Она будет моей мамой. Ты должен ее найти…» Представляешь, даже разговаривать со мной перестал. Андрюха, я грубил ей. Я хамил ей. Я относился к ней с издевкой. Теперь я понимаю, что защищался, боялся нового чувства. Боялся вновь пережить душевную боль. Но… Она держит меня за горло. Я дышать не могу. Никогда со мною такого не было. Это не нормально! С Таей все было просто и ясно. Я понимал, что люблю, что любим. А здесь ни черта не ясно! Одна мука! Одни полунамеки и полутона! У меня даже сердце болит!!!
Он обхватил голову, со стоном стал оседать на пол.
– Костик, дружище… – Шалобасов растерянно топтался рядом.
– Понимаешь, самое страшное, что я о жене совсем думать перестал. Я совсем перестал вспоминать ее лицо, глаза, руки, как нам вместе хорошо было, – ладонью Обнаров стер покатившуюся по щеке слезу. – Сейчас она очень от меня далеко.
Шалобасов сел рядом, обнял Обнарова за плечи.
– Я предал жену, Андрюха. Представляешь?!
Шалобасов прижал голову друга к своему плечу, погладил по волосам.
– Костя, веришь, я был не в курсе, что вы с Полиной знаете друг друга. Веришь? Что бы ни произошло между вами, все недоразумения можно разрешить. Но для этого нужно поговорить. Да ты же любую бабу способен уболтать. О тебе со школы легенды ходили!
– Она не простит. Я вел себя с нею, как циничный потребитель.
– И что? Бабы, они для того и созданы, чтобы терпеть и прощать. Думаю, тебе не нужно уезжать. Уехать – самое худшее, что ты можешь сделать. Таи нет. Это не предательство, Костя. Ты просто живой. Ты живешь дальше. Тебе нужно жить дальше! Ради себя, ради Егора. Ты понял? Тебе в жизни выпало много горя, значит, должно быть и много счастья. Природа любит равновесие.
Обнаров кивнул, затих.
– Прости меня. Я не должен был…Это – водка.
– Я рад, что ты выговорился.
– Пойду на улицу. Покурю. Проветрюсь. Надо придти в себя.
По узенькой, расчищенной от снега дорожке он дошел до калитки, осторожно открыл ее и также тихонько притворил, словно не желая создавать лишнего шума. У калитки стоял ее джип. Дальше начиналось побережье, пустынное и ровное, укрытое белой снежной шапкой. За ним шумела не скованная льдом Балтика.
