После этого мысленного признания я чувствую себя немного неловко, но вздыхаю с облегчением: мне не нужно больше ничего строить с Власовым. Он просто лекарство. Курс препарата, который для достижения оптимального эффекта нужно принимать полтора месяца.
Противно, что, по факту, я Стасом просто воспользовалась, и я обещаю себе впредь быть осторожнее. А пока… Я просто кладу на столик ключи и ухожу.
ГЛАВА 23 — Орел. Срывая покровы
И навечно
совпало с нами
это время в календаре.
Роберт Рождественский
Жен
Глядя в зеркало заднего вида на разложенное по спинке сиденья черное платье, я медленно схожу с ума и стараюсь думать о чем угодно, кроме Алисы. Вчера мне позвонили ее родители и сообщили, что эту маленькую, славную и храбрую девочку все-таки забрала болезнь. И вроде бы пора привыкнуть, ведь работа сталкивает меня с подобными ситуациями очень часто, но ее случай все же особенный. За Ириску сражалось столько людей — и попусту. Это ужасно больно, но ее близким и друзьям, должно быть, еще хуже. Поэтому, узнав о случившемся, я не выдержала, сняла трубку и позвонила Кириллу.
Не думать об этом, не думать. Лучше вспомни, как отец с Рашидом играли в шашки, запивая общество друг друга отвратным портвейном…
Оказалось, отцу уже давно рассказали, что его дочурка разгуливает в неподобающей компании по злачным местам, и в день нашего четвертого ужина он не выдержал: приехал выяснить, что происходит, потребовал объяснений. Мы пытались заверить его, что все это — инсценировка, но он не поверил. Налил себе и Рашиду по стакану портвейна и уселся за шашки. И не успокоился, пока не уверился, что мы действительно вместе не спим (наверное вначале он полагал, что своим присутствием не дает нам предаться разврату). В общем, часам к двум ночи он обыграл Мурзалиева трижды, потом проиграл и разозлился еще пуще прежнего. Пришлось увести его в кухню и признаться в не слишком приятной правде: все ради того, чтобы не допустить романа с… другим, с которым иметь дела не следует. Я имен не называла, но отец, думаю, догадался. Не дурак ведь. После этого количество моих косяков в родительских глазах приблизилось к отметке «я тебя ремнем выпорю!», что окончательно перевесило фактор Мурзалиева. Прежде чем уйти, отец сказал, что в ближайшем будущем собирается серьезно со мной поговорить.
Сложно не понять его. Ощущение такое, будто я годами копила сумасбродные поступки, чтобы выплеснуть из себя все это в сжатые сроки и поставить с ног на голову кучу людей… Может быть, это еще одно из следствий моей болезни? Аморальность…
Я не знаю, ехать ли на похороны Алисы. Я не уверена, что выдержу все это, да еще и встречу с Кириллом. Предполагается, что мы должны проводить Алису достойно, не смотреть с ужасом, проецируя на себя, и не терять счет времени в желанных и неправильным объятиях. Да, я себе больше не доверяю, поэтому, пусть платье и взяла, но очень надеюсь, что оно не понадобится.
У меня сегодня смена, затем ночное дежурство, после которого в идеале бы сразу поехать в Выборг. Честно? Я очень надеюсь, что меня на работе задержат, и вопрос отпадет сам собой. Обычно это означает происшествие, и мечтать об это неловко, но у меня нет сил проходить новые испытания. А не поехать просто так не позволит совесть. Можно сколько угодно обвинять меня в трусости, но есть вещи, которых стоит избегать… Я слишком отчетливо помню, как легко сходить с ума в руках Кирилла…
К сожалению, мои мечты сбываются. Но странным образом: я едва успеваю переодеться, как на пороге раздевалки появляется Рашид.
— Одному из моих пациентов дают сердце. Я еду контролировать забор органов. Будете мне ассистировать на операции. Готовьте пациента.
И после этого он пропадает примерно на двенадцать часов…
Кирилл
Узнав об Ириске, она позвонила сама. Не знаю, кто сообщил Жен — может, Капранов, — но она сразу же набрала мой номер, чтоб поддержать. И мне действительно стало немного легче. В такой момент я не хотел никого другого ни видеть, ни слышать. Сидел в своем кабинете в полной тишине, не включая компьютер, и пытался понять, что делать дальше. Именно загоревшееся на дисплее мобильного имя разорвало капсулу, в которую я себя загнал, и вытолкнуло в реальный мир.
Аккорд из упрямых слов Веры, ее неумения слышать окружающих и трагедии маленькой девочки до сих пор отдается в груди тупой болью. Когда-то Ириска была для меня ступенькой наверх, многообещающим и перспективным проектом, но со временем все изменилось. Я мало общался с детьми, как-то так получилось, что меня всегда тянули наверх — к миру бизнеса и серьезности. Алиса стала чуть ли не первым ребенком, с которым я, будучи взрослым, так много общался. И дело даже не в ее или моем возрасте, просто она мне нравилась.
Для сравнения: у меня есть двоюродный брат, его дочери где-то лет восемь (точную цифру не вспомню). Я терпеть не могу эту девчонку. Если бы кто-то узнал, подумал бы, что я ненормальный — ведь она такая хорошенькая! Но, глядя в глаза племянницы, я вспоминаю лишь фарфоровых кукол. Она выигрывает конкурсы красоты, красиво поет, знает несколько взрослых стихов о любви и так их читает, что мамочки как одна прикладывают платочки к глазам. Но ей ничего не ценно и не интересно. Однажды я пытался поговорить с ней о созвездиях, а выяснил только, что ей купили пять платьев, все они разных цветов, а одно даже с кринолином.
Но чуть больше года назад, в сентябре, в один из тех выходных дней, когда стоит изумительная погода, я, за неимением других дел, поехал в Выборг, чтобы прогуляться с Алисой по парку Монрепо. Долгой прогулки не вышло (она почувствовала себя плохо), но мы собрали изумительный гербарий. А потом весь вечер раскладывали его по тетрадкам, старательно расправляя хрупкие листья. С того дня она всегда смотрела на меня по-особенному. Не как на других. Я ненавижу себя за то, что отнесся к этому снисходительно. У меня не было права считать, что детская влюбленность — естественное явление. Возможно, учитывая продолжительность ее болезни, для Алисы это чувство было вообще единственным в жизни. Жаль, что до собственной трагедии я был таким черствым…
А, может дело, и не в трагедии? Может, дело в Жен, и именно поэтому ее звонок сработал как кнопка запуска реальности? Я, кстати, не помню, что она говорила. Слушал ее голос, как музыку. От одной только искренности, звучащей в нем, становилось легче. И тем более странным показалось отсутствие Жен на похоронах. Капранов пришел, а она — нет. Может быть, для Жен это тяжело из-за собственной болезни, а, может быть, что-то случилось — я не знаю, но в данный момент паркуюсь перед исследовательским центром, чтобы это выяснить.
Медсестры сообщают мне, что Жен ассистирует на пересадке сердца Рашиду, но, оглядывая операционную, я ее не вижу. По интеркому мне сообщают, что операция близится к завершению, и доктора Елисееву уже отпустили. Но в ординаторской ее нет. Потому, невзирая на откровенное неодобрение персонала (пусть я и владею центром, но врачом не являюсь), прохожу в операционный блок.
Жен сидит прямо на полу в коридоре. Выглядит уставшей и потерянной, однако проходящие мимо люди даже внимания не обращают. Подумаешь, еще один усталый врач — обычное дело.
