Жен
Во второй раз меня будит запах еды. Желудок, возмущенный пренебрежением к собственной персоне, не позволяет наслаждаться объятиями Морфея, поэтому я сажусь на кровати и осматриваюсь. Большая кровать, большие окна, большие амбиции. Все в этой спальне кричит о том, что обладатель не из простых. А еще о том, что женщина, которая подписывает документы о разводе, здесь не хозяйничала.
Черт возьми, я даже не уверена, что бумаги, дарующие Кириллу свободу, реальны, но уже сплю в его постели, убаюканная сладкими поцелуями и тяжестью его тела на своем… Наверное, я ужасный человек.
На кресло рядом с кроватью небрежно брошен халат. Поднимаю его и, чувствуя себя полной дурой, обнюхиваю. Он выглядит мужским, но вдруг носила его Вера? В таком случае уж лучше больничная форма… Пахнет халат, однако, чисто по-мужски. Так и хочется в него закутаться. Когда мягкий ворс обволакивает тело, мне мерещится, что это руки Кирилла. Совсем сошла с ума, ведь правда?
Коридор в этой квартире длинный и прямой. Пока не откроешь дверь, нет впечатления, что ты находишься не в музее. И я открываю одну за другой. Уверена, что даже если Кириллу это не понравится, он ничего не скажет, дабы меня не спугнуть. А мне свое любопытство не обуздать.
Оказывается, что ближе всех к спальне ванная комната, но как бы мне ни хотелось там задержаться, я не уверена, что сейчас это уместно. Потому, полюбовавшись на ванну, которая так и манит, закрываю дверь и иду дальше восхищаться интерьером. Больше всего мне запоминается кабинет. Думаю, что Кирилл проводит там много времени, поскольку каждая вещь в помещении так и дышит моим английским пациентом. Место настолько личное и мужское, что кровь приливает к щекам. Будто зашла на запретную территорию.
Самой последней в череде комнат оказывается кухня-студия. Как и ожидалось, Кирилл уже там. Сидит за столом, книжку читает, не обращая внимания на плиту, где уже намечается крошечная катастрофа.
— Знаешь, по кулинарной части я полный профан, но, судя по запаху, у тебя что-то подгорает, — нарушаю я уединение мужчины.
Вот только слова достигают эффекта не сразу: Кирилл не подпрыгивает и не бежит снимать что-то с плиты, а просто на меня смотрит. Словно любуется. Это так странно. Спорю, сама бы я уже рванула за огнетушителем… Впрочем, я бы бросилась к плите, чтобы ее выключить, даже если бы у меня в дверях объявился Иосиф Сталин. Не дружу я с этой штуковиной…
— Садись, Жен, — говорит Кирилл тем временем, выдвигая стул. — Я, конечно, не шеф-повар, но взял на себя смелость приготовить тебе пасту.
Он ведет себя так, будто я вздрогну, очнусь и побегу к выходу в любой момент. Боится напугать, оттого выбрал манеру вежливого незнакомца. Это меня только сильнее забавляет.
— То есть макароны? — переспрашиваю насмешливо.
— Мне хочется верить, что это паста. Я почти сжег плавленый сыр, растапливая его в соус, не для того, чтобы потом назвать блюдо макаронами.
Так-то лучше. Теперь он почти похож на себя.
Не сдержавшись, начинаю смеяться.
Подумать только: полтора дня назад я ушла на работу из дома, даже не представляя, что в скором времени окажусь в совсем незнакомом мне месте. И с человеком, мысли о котором я гнала прочь до сих пор. А теперь Кирилл сидит напротив меня. И невозможно опустить глаза, даже когда его губы растягиваются в улыбке. Ладно, что лукавить, меня происходящее тоже немного смущает. Я с детства ставила на другое: занималась здоровьем, не позволяя себе мечтать о чувствах, в которых тонешь с головой, отрицая логику и здравый смысл. Я видела реакцию родителей на болезнь, и как-то не спешила втягивать в свои проблемы кого-то другого. Но Кирилл свалился мне на голову внезапно, морозной ночью, и я не смогла ему отказать. Я впервые почувствовала себя по-настоящему нужной кому-то, кто не был мне родственником. Кирилл был болен, одинок и напуган. Этому оказалось невозможно сопротивляться.
И что в итоге? Он еще не подписал документы о разводе, не снял кольцо с пальца, не посадил бывшую жену в самолет и не объявил родителям о новых угрожающих отношениях, а я уже сплю в его постели, кутаюсь в его халат и поедаю макароны, гордо именуемые пастой. Но на этот раз все осознанно: за окном сумеречная серость, накрапывает мелкий, противный дождь, слегка мутит от мысли, что, возможно, мне придется сесть на такси и поехать к себе домой в одной лишь форме, и я всего этого не хочу. С превеликим удовольствием бы разделась и снова нырнула в постель Кирилла, а еще лучше — не одна…
— Еще что-нибудь хочешь? — спрашивает Кирилл, едва я отправляю в рот оставшийся кусочек ветчины. Последняя моя мысль перед этим, была, кажется, о том, как сладко тереться кожей о кожу после недавней близости. Такое желание, пожалуй, вслух не озвучишь. — Может быть… чай с бутербродами? У меня есть шоколадная паста…
— Я наелась, — отвечаю с улыбкой. — Спасибо. Очень вкусно.
— Может, и вкусно, но не очень. Я могу что-нибудь приготовить, чтобы не помереть с голоду, но банкеты, фуршеты и родители под боком изрядно уменьшили мои кулинарные рвения.
Обычно я не стыжусь того, что не умею готовить, в конце концов, на спасение жизней времени требуется не так мало, но сегодня лишь смущенно улыбаюсь и молчу. Если ему и доведется узнать о том, насколько бесполезны в быту некоторые врачи, то пусть не сегодня.
— Так, значит, Вера подписывает документы? — спрашиваю, не сдержавшись.
— Да. Она позвонила мне утром перед похоронами и сообщила, что согласна обговорить условия.
Чтобы не смотреть на меня, Кирилл забирает со стола тарелку и направляется к посудомоечной машине. Ставит и включает. С одной тарелкой! В Германии такого расхитителя природных ресурсов заклеймили бы позором. Нет, не зря Харитонов вернулся. Я опускаю голову, чтобы скрыть непрошенную улыбку. Пока еще рано шутить о Германии.
— Но что изменилось? Я думала, она категорически против…
— Тебе не нужно об этом переживать, — отвечает Кирилл, и я понимаю, что на продолжение разговора рассчитывать особо не стоит.
— Кирилл, — говорю, стараясь не выдать того, что меня эти слова задели. — Я сижу на твоей кухне без одежды, хотя ты все еще женат. По-моему, я имею право спрашивать тебя о разводе.
— Это просто формаль… — начинает он весьма раздраженно, а затем сам себя обрывает:
— Пойдем.
Резко поднявшись, Кирилл идет по направлению к лоджии, прихватывая со стоящего рядом стула плед. Я очень надеюсь, что меня в тот промозглый холод не позовут, но Харитонов открывает дверь и ждет. Если он так представляет себе романтику, то у нас серьезные проблемы. Я никогда не любила сумерки, а сегодня они и вовсе, словно какое-то неведомое чудовище, наползают на город туманом и заливают все мрачными синими красками. Любоваться подобной фантасмагорией меня совсем не прельщает. Однако я поднимаюсь со своего любовно нагретого стула и с тяжелым вздохом направляюсь к Кириллу.
Стоит только ступить на холодный пол лоджии, как Кирилл прижимает меня к себе и укутывает мягким пледом. В его объятиях безумно хорошо, и я бы хотела сказать, что мне тепло и уютно, но ноги начинают замерзать моментально, и я попеременно грею босые стопы о лодыжки, смешно перетаптываясь и заставляя нас обоих покачиваться из стороны в сторону.
