– С Шензи?
– С Натали, – поясняю я, улыбаясь и качая головой. – Она захотела встретиться и поговорить о тебе. Она всерьез обеспокоена твоим состоянием.
Рассерженная Кэмрин уходит из гостиной в свою комнату. Я иду следом.
– Представляю, чего она тебе наплела, – бросает мне Кэмрин. Сумочка и пакет с покупками летят на кровать. – Меня до чертиков злит, что она встречается с тобой за моей спиной.
– Наверное, мне не стоило ездить на эту встречу, – говорю я, встав у двери. – Но она настаивала. Если честно, мне стало любопытно. Захотелось узнать, что же такого она расскажет.
– И что ты вынес из ее рассказа? – спрашивает Кэмрин, поворачиваясь ко мне.
Чувствуется, Кэмрин встревожена, отчего в ее тоне появляется яд.
– Только то, что жизнь выдавала тебе по полной и…
Кэмрин вскидывает руку и недовольно качает головой:
– Эндрю, пожалуйста, выслушай меня. – Она подходит и берет меня за руки. – Прошлое – это прошлое. Но сейчас я больше всего страдаю от вашей нескончаемой тревоги за меня. Утром мы с тобой уже говорили об этом. А теперь посмотри на меня.
Я послушно смотрю на нее. Можно подумать, меня об этом надо просить!
– Я что, реву днями напролет?
«Нет», – мысленно отвечаю я.
– Сколько раз за эту неделю ты видел, как я улыбаюсь?
Много, даже очень много.
– Ты слышал от меня хоть одну жалобу? Или по мне можно сказать, что я убита горем?
Нет, я бы так не сказал.
Она гладит меня по щеке. У нее удивительно мягкие пальцы.
– Обещай мне одну вещь.
Раньше я бы ответил: «Что угодно», но сейчас не тороплюсь.
Кэмрин наклоняет голову, убирает руку с моей щеки.
– Все зависит от того, о чем ты просишь.
Мой ответ ей явно не нравится.
– Обещай мне, что мы вернемся к нормальной жизни. Эндрю, это все, о чем я прошу. Я скучаю по тому, как мы жили прежде. Скучаю по нашим безумствам, по нашему дикому сексу и по твоим сумасшедшим ямочкам на щеках. По твоему неистовому отношению ко мне, по твоему жизнелюбию.
– Ты скучаешь по дороге? – спрашиваю я, и улыбка на лице Кэмрин мгновенно гаснет, словно я сказал что-то ужасное и недопустимое.
Кэмрин отводит глаза и куда-то погружается. Куда – не знаю, но явно во что-то мрачное.
– Кэмрин… ты не ответила. Ты скучаешь по дороге?
Я не ожидал такой реакции на свой вопрос, и сейчас мне очень нужно услышать ее ответ.
После долгого молчания она опять смотрит на меня. В ее глазах – растерянность. Похоже, я испортил ей настроение.
Кэмрин не отвечает. Скорее всего, она не в состоянии ответить.
Я не знаю, какие мысли бродят в ее голове, и мне хочется это узнать. Наконец говорю:
– Нам ничего не мешает. – Я обнимаю ее за плечи. – Может, как раз этого тебе… то есть нам обоим и не хватает.
Едва произнеся эти слова, я вдруг ощущаю волнение. Уже представляю: дорога и мы с Кэмрин. Едем куда глаза глядят, свободные, живущие в «здесь и сейчас». Так, как мы и собирались. На моем сияющем лице – улыбка во весь рот. Черт бы нас побрал! Вот что нам необходимо. Почему я раньше об этом не подумал?
– Нет, – сухо отвечает Кэмрин, и ее «нет» вышибает меня из блаженных мечтаний.
– Нет? – переспрашиваю я, еще надеясь, что ослышался или не понял.
– Нет, – повторяет она.
– Но… почему?
– Потому что больше нет причины, заставлявшей нас ждать. – Кэмрин отходит в другой конец комнаты.
Я сразу понимаю, о чем она. Через несколько секунд Кэмрин подтверждает мою догадку.
– Эндрю… – В ее голосе звучит сожаление. – Если бы мы опять пустились в путь, меня подспудно все равно терзала бы мысль: «Раньше мы это откладывали из-за ребенка, а теперь нам ничего не мешает». Я ничего не могу с собой поделать, но мне кажется, нам сейчас нельзя никуда ехать. Должно пройти время. Достаточно времени.
– Хорошо, – соглашаюсь я и подхожу к ней.
Я тепло улыбаюсь Кэмрин. Надеюсь, она понимает: какими бы ни были ее желания, я их поддержу.
– И каким двуличным чудовищем меня сегодня изобразила Натали? – усмехается Кэмрин, склоняясь над пакетом с покупками.
Я тоже смеюсь и ложусь поперек кровати, упираясь ногами в пол.
– Красок она не пожалела. А себя изобразила твоим антиподом. Думаю, ты это и так знаешь, – добавляю я и поворачиваюсь, чтобы видеть ее лицо.
Кэмрин снова улыбается, извлекает из пакета несколько пар трусиков и начинает отдирать с них этикетки.
– Представляю, чем она набила твою голову. Конечно, и про мою депрессию рассказала, и про то, как дерьмово обошлась со мной судьба. – Кэмрин слово в слово повторяет фразы, которые я слышал от Натали, и язвительно щурится, поглядывая на меня. – Ну сколько можно это полоскать? Был такой этап в моей жизни. Я преодолела его. Что в этом особенного? Разве у других не умирают близкие, не разводятся родители, не ломаются отношения? Просто смешно.
– Детка, помнишь, что я тебе говорил? Тогда, в Новом Орлеане.
– Ты много чего говорил, – отвечает Кэмрин, бросая смятые этикетки в мусорную корзинку.
– Я говорил, что незачем сравнивать свои страдания с чужими.
– Как же, помню.
Кэмрин подхватывает всю коллекцию купленных трусиков, намереваясь перенести в шкаф. Я успеваю стащить три верхние пары. Две я кладу себе на грудь, а третьей (соблазнительные розовые кружева) размахиваю перед носом.
– Какие симпатичные трусики, – бормочу я.
Кэмрин забирает их у меня, но я беру другую пару и тоже разглядываю на просвет.
– В любом случае я больше не хочу говорить о прошлом, – заявляет она.
Отобрав у меня свои приобретения, она идет к шкафу, открывает дверцу и начинает укладывать их на верхнюю полку. Потом возвращается, садится ко мне на колени и подтягивает одеяло. Я глажу ее по бедрам.
– Вечером я хочу куда-нибудь сходить, – говорит Кэмрин. – Что ты думаешь по этому поводу?
– Думаю, это неплохая затея. И куда ты хочешь пойти?
Она лучезарно улыбается. Похоже, эта мысль пришла к ней еще утром. Я наслаждаюсь ее улыбкой. Настоящей, искренней. Настолько искренней, что слова Натали начинают казаться мне глупой выдумкой.
– Можно бы сходить в «Подземку» вместе с Натали и Блейком.
– Не там ли этот стервец целовал тебя на крыше?
– Да, – беззаботным голосом отвечает она.
Если она не перестанет елозить по моим коленям, я просто…
– Кстати, стервец сейчас в тюрьме и будет торчать там еще целый год. Натали очень хочет потусить в «Подземке». Она мне недавно эсэмэску прислала.
– Надеюсь, это не вызвано ее угрызениями совести и стремлением как-то вывернуться из своих откровений в «Старбаксе»?
