– Ты имеешь право на свое мнение, – сказал Стас. – Но высказывать его не обязательно.
– Вам можно, а мне нельзя? – спросила Анжела.
– Но ведь это ты к нам пришла, а не мы к тебе.
– Как пришла, так и уйду.
Анжела направилась к двери. Перед тем как выйти, обернулась:
– Мы еще увидимся, – пообещала она. – Вы еще за мной побегаете.
– Очень может быть, – согласился Стас. – Ведь жизнь кончается не завтра.
В комнате засмеялись.
Парень в дальнем углу продолжал свою медитацию, будто ничего не случилось. А меж тем случилось. Рухнула мечта. Разбилась о бабло.
Анжела вышла на улицу вместе с тортом. Торт уже не капал, а вытекал тонкой струйкой.
Анжела опустила коробку в мусорную урну. Выбросила девяносто шесть рублей, не считая надежды на счастье.
Вытерла руки одна об другую. Обе руки стали липкие.
«Хорошо тебе… – с обидой подумала об Алешке. – Сидишь в тюрьме, и ни о чем не надо думать. Делаешь, что прикажут. Ешь, что дадут. А тут крутись, как сучка на перевозе…»
Анжела вдруг остановилась посреди тротуара. Люди стали ее обходить, так как она стопорила движение.
* * *
Пора было возвращаться в Мартыновку, не сидеть же на шее у Киры Сергеевны. Но Кира Сергеевна не считала, что Анжела сидит на шее, скорее наоборот, поскольку вся домашняя работа выполнялась Анжелой. Анжела сочетала в себе кухарку, горничную, секретаря, курьера. При этом Анжела была легкая, не нагрузочная. У нее было молодое, без накипи, светлое, лазоревое и розовое биополе.
Никогда еще Кира Сергеевна не была так ухожена и обихожена. Она просыпалась каждое утро и спрашивала себя: «За что мне такое счастье?»
И Иннокентию было повеселее. Раньше он сидел один, как кот в пустом доме. А сейчас не один. По комнатам кто-то легко двигался, дышал, стукал и грюкал, а иногда пел. И эти звуки напоминали, что ты жив и живешь. А если вдруг помрешь в одночасье, то тоже не один. Кто-то подбежит и возьмет за руку, и проводит в мир иной. И даже заплачет над тобой. Это совсем другое, чем уйти в одиночестве и леденящем страхе, ступить на лестницу, идущую неведомо куда.
Был сын, но от сына – какое тепло? Своя жизнь. Как будто и не сын, а отдельный человек. Разумом понимаешь и помнишь, что был когда-то сладкий младенец, потом маленький мальчик – светлоглазый ангел. Но тот ангел и сегодняшний дядька – что между ними общего? Ничего.
Однажды к Кире Сергеевне зашла ее соседка – подруга. Они дружили по географическому фактору. Всю жизнь дома рядом.
– Розалия жива-здорова? – спросила Кира Сергеевна.
Розалия – мать подруги, девяностолетняя старуха. В прошлом врач. Кира Сергеевна считала, что старость имеет свои уровни, а именно: старость, дряхлость и несуразность. После девяноста лет начиналась несуразность. Однако Розалия была сухая, вполне подвижная, волосы в пучок, как у балерины.
– У Розалии альцгеймер. Как у Рейгана, – сообщила подруга. – Не помнит, как ее зовут. Кофту на ноги надевает, как рейтузы. Ищу ей человека.
– Обратись в агентство, – посоветовала Кира Сергеевна.
– Обратилась. Они прислали наркоманку.
– Зачем?
– А они сами не знали.
– Ужас, – отреагировала Кира Сергеевна.
– Еще какой ужас, – подтвердила подруга. – Мать полоумная, ничего не соображает. И рядом вторая полоумная. Могли вообще дом поджечь или затопить.
– А сколько стоит такая работа? – спросила Кира Сергеевна.
– Вообще пятьсот. Но я не могу столько платить. Я плачу четыреста.
– Рублей? – спросила Анжела.
Она стояла у плиты и следила за кофе. Кофе не должен закипать, но пенка должна подняться три раза. Значит, надо три раза снять турку с огня. Процесс несложный, но ответственный.
– Долларов, – ответила подруга. – На рубли щас никто не считает.
Анжела переглянулась с Кирой Сергеевной.
Как говорят на бюрократическом языке: вопрос был РЕШЕН.
* * *
Анжела поселилась в квартире Розалии Борисовны. Это была двухкомнатная камера в коврах, которые не столько украшали жилище, сколько служили пылесборниками.
Дом был блочный, душный, стены не дышали.
Розалия Борисовна все время искала свои грамоты и ордена. Когда-то ее награждали, и она хорошо это помнила. Розалия помнила события семидесятилетней давности, но то, что было вчера – забывала напрочь. Память ничего не записывала, должно быть, стерлось записывающее устройство.
Анжела безумно боялась, что бабка перепутает балконную дверь с входной дверью и выпадет с балкона, бедная.
Иногда у Розалии бывали вспышки ярости, и она кидалась в рукопашный бой. Анжела ловила ее сухие кулачки и крепко держала. Бабка вырывалась, как маленькая.
Бывали минуты и даже часы прозрения. Розалия становилась нежной и воспитанной, называла Анжелу «Котик». Однажды спросила:
– Котик, зачем ты со мной сидишь? Тебе надо на танцы ходить, свою жизнь устраивать. Тебе надо учиться, а не сидеть возле засохшего дерева.
– Я зарабатываю деньги, – сказала Анжела. – Я хочу купить песню.
– Что значит «купить»?
– Сейчас пишут на заказ.
– Зачем платить? Я могу подарить тебе слова. Я в молодости писала стихи.
Розалия подошла к книжным полкам, достала толстую тетрадь.
Это были конспекты по политэкономии. У бабки в голове все перемешалось.
На стене висел ее молодой портрет: на коричневом фоне – почти красавица, в белых одеждах, с пышными волосами. А вот – в белом медицинском халате, все волосы под шапочкой, улыбка во все лицо. Кто-то ее насмешил. Рядом – длиннолицый очкастый хирург с преувеличенно серьезным лицом. Он, наверное, и насмешил.
Анжела смотрела на прошлую жизнь, и невольно всплывал вопрос:
«А зачем все? Зачем вся эта красота, знания, метания любви, если в итоге – разжижение мозгов и не помнишь, как тебя зовут…»
* * *
Четыреста долларов в месяц оказались большой тратой для родственников, и Розалию определили в какой-то качественный интернат. Для Анжелы пришло освобождение, нельзя сказать, чтобы желанное. Анжела привязалась к Розалии. Все-таки бабушки нужны в природе, они делают жизнь более уютной, корневой и осмысленной. Ее собственная бабушка со стороны отца вошла в конфликт с Наташкой-алкашкой (что неудивительно) и отторгла внучку вместе с ее мамашей. А это очень жаль. Анжела любила бы ее изо всех сил – преданно и бескорыстно. Кровь не вода.
Привязанность к долларам тоже оказалась ощутимой. Это были ее первые большие деньги. С ними Анжела чувствовала себя увереннее, как с Алешкой на танцах. Никто не подойдет и не обидит.
Сто долларов из зарплаты Анжела отсылала матери. Наташка откладывала их «про черный день», не тратила на водку. Хотя, если разобраться, все ее дни были черными и серыми. Просто Наташка уважала деньги своей дочери, не тратила их на презренное зелье и в результате чаще оставалась трезвой.
