— Зиг, детка! — прошептала Сэра и прижала ладони к щекам. Глаза ее наполнились слезами. — Я ведь тоже выходила замуж в этом платье.
— О, на вас оно наверняка сидело еще лучше! — отозвалась Зигни, оглядывая себя со всех сторон. Странное дело, ей показалось, что она похожа на Сэру, будто была ее дочерью.
— Нет, это платье ни на ком не может сидеть лучше, чем на тебе! — горячо запротестовала Сэра. — Я так рада, что традиция сохраняется! Я хотела иметь дочь, чтобы увидеть ее в этом платье в самый счастливый день. Спасибо тебе, Зиг.
— Это вас я должна благодарить, Сэра. Я думаю, платье еще не раз окажется у алтаря…
— Очень надеюсь. — Сэра нежно поцеловала Зигни в щеку.
Как неистов, как горяч был Кен в первую брачную ночь! Каждое прикосновение его рук, языка, тела, жаждущей плоти отзывалось в Зигни огнем желания, несмотря на естественную в первый раз боль. И она больше ничего не опасалась. Кен оказался опытным мужчиной, наверняка он практиковался не однажды, и с разными женщинами. Но какая разница, что было у каждого из них до того, как они соединились? Никто не вправе требовать отчета о прошлом. Прошлое на то и прошлое, чтобы не быть настоящим. А настоящее никогда не станет будущим. Вот простая истина, до которой Зигни дошла сама и правильность которой подтвердила Энн.
Кен парил над Зигни, он то опускался, то снова взмывал вверх, потом проникал в нее, кажется, до самого дна и снова взмывал.
Он залил ее своим семенем, так могло ли оно не прорасти? Зигни показалось, что она почувствовала это тотчас, едва Кен упал на подушки.
— Зиг, ты невероятная, Зиг… Я люблю тебя.
— И я люблю тебя.
Да, она любила его. Так, как могла. Как умела. Она любила его как знак свыше, воплощенный в облик красивого американского мужчины.
— И уже люблю наших детей, — добавила Зигни.
Он с трудом улыбнулся, кажется, не до конца осознавая ее слова.
— Я тоже. Люблю.
Казалось, Зигни умела все — не сыскать ее американской ровесницы, которая была бы столь же умна, скромна, нетребовательна и работяща. Сэра Стилвотер без трепета вверила заботам этой девочки своего младшего сына Кена. Она уже явственно видела стайку маленьких Стилвотеров, золотоголовых и милых.
Чем сильна Америка? Здоровой и постоянно обновляющейся кровью, считала Сэра. Может быть, мой бедный Ник родился больным, потому что мой род и род Дэна происходят из Шотландии и кровь наша не смешивалась с другой много поколений. И вот — осечка. Сэра тяжело вздохнула. Все будет хорошо. Не может такого быть, чтобы Зигни-Златовласка не исправила ошибку рода.
Медовый месяц молодые провели в Европе, а потом, приведя в порядок свой новый дом, отправились в Колорадо, в экспедицию.
Кен даже не спрашивал, согласна ли Зигни поехать. Разве кто-то может не захотеть увидеть столь прекрасный уголок? Углубиться в чащи Колорадо и наслаждаться жизнью во всех ее проявлениях! Он даже не спрашивал, хочет ли она ехать. И, когда Зигни обронила, что ей придется тащить в рюкзаке японский фолиант и словари, Кен удивленно взглянул на нее.
— Словари? Не хочешь ли ты сказать, что станешь переводить язык птиц?
Она покачала головой.
— Нет, Кен, в свободное время я буду переводить язык любви японских мужчин.
— О, так у меня есть соперники…
— Да, и много. Около пятисот.
— Я не боюсь, дорогая. — Кен наклонился и чмокнул ее в макушку. — Я неотразим. Разве нет?
Он на самом деле не боялся соперников, этих древних стихоплетов, целого сонмища мужчин с их любовными страстями, направленными на давно ушедших подруг, жен и возлюбленных… Кен был полон сил, полон желания. А тело Зигни такое ловкое и словно по нему скроенное, лицо с небесно-серыми глазами-озерцами, в которые можно смотреть с утра до ночи. Кен хотел только Зигни.
И она знала — Кен не может отказаться от удовольствия повезти ее с собой в Колорадо, потом в Мексику, потом еще куда-нибудь… Он всегда видит ее при себе, свою женщину. Жаждет от нее всего — любви, страсти, увлеченности его делом.
Несомненно, Кен Стилвотер станет великолепным, неповторимым мастером, художником, и тогда они займутся музеем в Вакавилле, и там будет мемориал не только деда, там разместится коллекция работ Кена. Он приумножит славу семьи Стилвотеров. А сыновья, которых родит ему Зигни, потянут нить рода дальше и дальше. К успеху, к славе.
— Зиг, я кое-что понял. — Он покачал головой, сурово сведя брови, и Зигни насторожилась. — Чучела маленьких птиц делать труднее всего, но в том и заключается искусство мастера. Кстати, у тебя такие тоненькие ловкие пальчики, которые могут сделать кое-что для меня. — Он покрутил у нее перед носом большими руками с длинными пальцами. — Видишь, настоящие вилы, я могу испортить свою первую работу, если ты мне не захочешь помочь. — Зигни не мигая уставилась на него, но Кен не обратил на это внимания и с упоением продолжал: — Между прочим, я прославлю и тебя. Я упомяну свою жену в благодарственном списке помощников мастера, когда выставлю свою работу.
Зигни едва заметно улыбнулась. Ей показалось, что Кен на целое тысячелетие моложе ее.
Но она, даже став миссис Зигни Рауд Стилвотер, хотела того же, что и прежде: перевести двадцать книг японской поэзии, а не быть помощником таксидермиста, пусть даже очень талантливого.
Время, проведенное в экспедиции, было чудесным и радостным. Потрясающие восходы и закаты, полноцветные радуги, свинцовые облака, соседствующие с небесно-голубыми островками. Таких красок Зигни не видела нигде, даже дома, на севере Европы. Полеты на байдарке через пороги горных рек, купание в хрустально чистой воде озер, пробуждение от сна под птичьи трели, костры… Любовь под звездным пологом ночи на постели из мха — разве не похоже на сказку? Кен и Зигни светились любовью, юные и прекрасные, как Адам и Ева в раю.
Но змей-искуситель явился и в этот рай. Он принял облик четверостишия, внезапно сложившегося в голове Зигни. Сперва японские строчки зазвучали в голове на английском, потом сразу — на шведском.
— Ты только послушай…
Она закрыла глаза и прочла четверостишие по-шведски. А когда открыла, закончив читать, Кена рядом не увидела. От растерянности Зигни вскочила на ноги.
— Кен! Кен! — закричала она в отчаянии. Ей показалось, что он исчез навсегда из ее жизни. Она почувствовала, как задрожали колени, как что-то толкнулось под ребрами, стало трудно дышать, ладони вспотели.
Но чего я на самом деле испугалась? — спрашивала себя Зигни гораздо позже, пытаясь исследовать все, что произошло с ними, с их жизнью, с их браком. Одиночества? Гор, стиснувших ущелье, в котором мы встретили новое утро?
