– Может быть. Но все это противно… Что касается меня, то я не симпатизирую свободной любви, если вы только обуславливаете ее тем, что обе стороны заранее предрешают, что они надоедят друг другу. Уж если случилось такое несчастье, что люди ошиблись друг в друге, то недостойно порядочных людей разыгрывать глупую комедию.
Гости разошлись только на рассвете. Хегген на мгновение остался после всех.
Йенни растворила дверь на балкон, чтобы проветрить комнату, в которой много курили. На минуту она остановилась в дверях и посмотрела на небо. Оно было светло-серое, но на крышах уже появился изжелта-розовый отблеск зарождающейся утренней зари. Воздух был морозный. Хегген подошел к ней:
– Спасибо за приятно проведенный вечер. О чем ты задумалась?
– О том, что наступает рождественское утро.
– Да, это верно.
– Хотела бы я знать, получили ли они дома вовремя мою посылку, – сказала она после некоторого молчания.
– Надо надеяться. Если только ты послала ее до одиннадцатого.
– Помню, как я любила просыпаться в рождественское утро и как спешила посмотреть на елку и подарки. Тогда я была еще молода. – Она засмеялась. – Мне писали, что в этом году очень много снега. В таком случае они в горах, то есть дети.
– Наверное, – проговорил тихо Хегген. С минуту он молча смотрел вместе с ней в пространство. – Однако послушай, Йенни, ведь ты простудишься… Спокойной ночи! Еще раз спасибо.
– Тебе спасибо. Спокойной ночи. Желаю тебе приятных праздников, Гуннар.
Они пожали друг другу руки. Она еще постояла после того, как он ушел, потом вошла в комнату и затворила дверь на балкон.
Однажды на рождественской неделе Грам зашел в тратторию. Там за отдельным столиком сидели Хегген и Йенни; они его не заметили, и когда он вешал свое пальто, то слышал, как Хегген сказал:
– А это, ей-Богу, скверный парень.
– Да, препротивный, – подтвердила со вздохом Йенни.
– И на нее все это сильно действует. А тут еще сирокко… Завтра, конечно, она ни на что не будет годна. Само собою разумеется, что она теперь совсем не работает, а только и делает, что бегает с этим мальчишкой…
– Какая уж там работа! Ведь и моя работа стоит. Она ходит с ним пешком в Витебро в своих жалких лакированных башмачках, не обращая внимания ни на сирокко, ни на холод. И все это только из-за того, чтобы без конца слушать, что он ей рассказывает о Хансе Херманне.
Проходя мимо них, Грам поклонился. Фрекен Винге сделала движение, как бы желая дать ему место за их столом. Но он сделал вид, будто не заметил этого, и уселся к ним спиной в другом конце зала.
Он понял, что они говорили о Франциске Ярманн.
У Хельге вошло уже в привычку ежедневно ходить на Виа Вантаджио. В последнее время Йенни Винге почти всегда сидела дома одна, она шила или читала. По-видимому, ей было приятно, когда он приходил. В ней произошла некоторая перемена, не было прежней самоуверенности, она не говорила обо всем так авторитетно. В ней замечалась даже некоторая меланхоличность.
Раз Хельге спросил ее, здорова ли она.
– Здорова? Конечно, я здорова. Почему вы спрашиваете? – Право, не знаю… но мне кажется, что в последнее время вы как-то притихли, фрекен Винге.
Она только что зажгла лампу, и он заметил, что она слегка покраснела.
– Очень может быть, – сказала она, – что мне придется скоро уехать домой. У моей сестры воспаление легких, а мама совсем одна. – С минуту она помолчала, а потом прибавила: – Вот потому-то я, пожалуй, и взгрустнула немного. Мне очень не хотелось бы уезжать отсюда… хотелось бы провести здесь, по крайней мере, весну.
Она взяла свою работу и села.
Хельге задумался о том, не жаль ли ей расстаться с Гуннаром Хеггеном; он никак не мог разобраться в их отношениях. К тому же Хельге слышал, что Хегген, обладавший влюбчивым сердцем, был сильно увлечен одной молодой датчанкой, состоявшей в качестве сестры милосердия при одной старой больной даме, которая на некоторое время приехала в Рим.
Хельге опять украдкой взглянул на Йенни. Больше всего его озадачивал ее румянец. Почему она вспыхнула? Это как-то было совсем необычно для нее.
В этот вечер Франциска возвратилась домой прежде, чем он ушел. С Рождества он мало видел ее, но он все-таки заметил, что она к нему совершенно равнодушна. Не могло быть и речи больше о каких-нибудь капризах с ее стороны, она не притворялась, она просто не замечала других людей. Видно было, что ее всецело поглощает какая-то мысль. Иногда она ходила точно во сне.
Несмотря на это, Хельге продолжал видеться с Йенни и в траттории, где она обыкновенно обедала, и в ее собственной комнате. Он сам не отдавал себе отчета, зачем он это делает. Для него просто стало потребностью видеть ее.
Однажды вечером Йенни вошла в комнату Франциски, чтобы взять бутылку со скипидаром. Франциска имела обыкновение брать у Йенни все, что ей было нужно, но никогда ничего не возвращала. Йенни остановилась в испуге посреди комнаты. Ческа лежала на кровати и глухо рыдала в подушки. По-видимому, она тихо прокралась к себе в комнату, так как Йенни не слышала, когда она пришла.
– Милая… что с тобой? Ты больна?
– Нет… Ах, уйди, Йенни, уйди, милая… Нет, нет, я ничего не скажу, я знаю, что ты скажешь, что я сама виновата во всем.
Йенни поняла, что лучше с нею пока не разговаривать, что это ни к чему не приведет. Но когда пришло время пить чай, она подошла к двери и позвала Франциску. Та поблагодарила и ответила, что ей ничего не надо.
Поздно вечером, когда Йенни уже лежала в постели с книгой в руках, Ческа вдруг вошла к ней в ночной рубашке. Лицо у нее было красное и распухло от слез.
– Можно мне прилечь к тебе, Йенни?… Я не могу уже больше оставаться одна.
Йенни подвинулась и дала место подруге. Ей не очень-то нравилась привычка Франциски приходить к ней и ложиться в ее постель, когда у той бывало слишком тяжело на сердце, но у нее не хватало духу отказывать ей в этом маленьком утешении.
– Нет, нет, читай, Йенни… Я не буду мешать тебе… Я буду лежать совсем тихо вот тут, у стенки.
Йенни притворилась, будто читает. Время от времени Франциска тяжело и прерывисто вздыхала, как вздыхают дети после сильного плача. Наконец Йенни спросила:
– Погасить лампу или лучше оставить ее гореть?
– Нет, лучше погаси.
В темноте Франциска обхватила шею Йенни руками и с новым приступом слез рассказала ей, что она опять ходила гулять в Кампанью с Иеррильдом. Он поцеловал ее. Сперва она ограничилась тем, что слегка побранила его, потому что думала, что это была глупая шутка с его стороны. Но потом он стал таким противным, что она рассердилась.
– А потом он стал требовать, чтобы я пошла с ним в гостиницу ночевать. Он говорил об этом так спокойно, словно приглашал меня зайти в кондитерскую. Я пришла в ярость, тогда и он разозлился. И вот он наговорил мне таких гнусностей, таких… – С минуту она молчала, все ее тело дрожало, словно в лихорадке. – И потом он сказал… ты понимаешь… про Ханса… что Ханс все рассказал ему, когда показывал мою фотографию… так что Иеррильд подумал… ты понимаешь, Йенни… – Франциска крепче прижалась к Йенни. – Нет, теперь я уже покончу с этим… я перестану наконец любить этого негодяя… Ну, само собою разумеется, Ханс не сказал моей фамилии, – прибавила она, немного помолчав, – и он не мог предположить, что Иеррильд встретит меня. Или узнает меня по фотографии, на которой я снята в восемнадцать лет.
