не при делах.
Мы садимся за столик, заказываем завтрак. Я — французский, Артур — английский. Прошу принести апельсиновый сок, премило улыбаясь официантке. «Жажда после вчерашнего мучает», — поясняю. Девушка понимающе кивает и вскоре возвращается с напитком.
Артур сидит напротив и смотрит в окно, чему-то улыбаясь. «Вспоминает, наверное, гадёныш, как мою задницу полапал!» — думаю, глядя на него с прищуром. Фингал под его глазом уже не кажется мне источником чувства собственной вины. Я сделала правильно, что врезала этому хаму. У, морда наглая! Красивая, даже с фонарём, но всё равно наглая!
Перед ним официантка тоже поставила бокал с соком. Хотя я просила только себе. И тут в моей голове рождается идея. Я резко тяну руку вперед, якобы взять салфетку, и «случайно» задеваю посудину. Она падает на стол, и четверть литра ледяного сока опрокидываются Артуру прямо на причинное место. Как же любят эти мужчины сидеть, широко раскинув ноги! Вот и поплатился. И за мою облапанную попенцию!
Артур не успевает среагировать. Сок со льдом влетают ему в пах, мужчина запальчиво вскакивает и начинает отряхиваться. Поздно. По ширинке и ниже растекается огромное желтоватое пятно. Я смотрю на этот натюрморт «Причиндалы под соком» и закрываю лицо руками. Смеюсь молча, только тело трясется, и слезы выступают из глаз.
Спутник мой настолько ошарашен произошедшим, что гневные слова застревают у него в горле. Он смотрит то на меня, то на пятно, и не знает, как быть. Из беды его вытягивает официантка: подскакивает с упаковкой бумажных полотенец, протягивает руку и начинает промокать то самое место.
Потом вдруг её пальцы случайно нащупывают то самое, и девушка испуганно вскрикивает и отскакивает, словно до змеи дотронулась: «Ой!» Я опять ржу, отвернувшись к окну. Артур сердито отнимает у девушки полотенца и уходит, чертыхаясь в полголоса.
Остаюсь одна-одинёшенька, и это классно, оказывается! Сидеть и спокойно наслаждаться завтраком под перестук колёс. Смотрю на пейзажи за окном и подмечаю: природа становится более суровой. Кажется, это уже предгорья Урала, а может и что-то ещё. Но красиво: высокие сосны, раскидистые березы и клёны, полноводные реки и озёра. Ах, как же красиво! Даже забываю о существовании Артура.
Зато он обо мне помнит. Возвращается, переодетый в сухое. Садится и молча принимается за свой завтрак. Дуется, сразу же видно. Так и хочется ему сказать: «Ути-пути, бозе ты мой! Не плачь, маленький, тётя больше не злится!» Но вместо этого делаю равнодушное лицо. Прямо как он после того, как пожамкал мои булочки. Кстати, и не булочки, а орешки. Терпеть не могу эту кондитерскую терминологию! Булочки, пышки, пончики. У стройной упругой девушки такого нет!
После завтрака, опять же молча, идем обратно. И в который раз (третий, кажется) натыкаюсь на моряка. Только теперь он, кажется, меня в тамбуре поджидал: даже клубы его вишневого дыма развеялись.
— Как завтрак? — спрашивает вежливо.
— Спасибо, было очень вкусно, — отвечаю.
Он мнётся, явно что-то хочет спросить или предложить, но стесняется Артура. Бросает на него взгляд. Тот, всё поняв и задрав подбородок — британский аристократ, не иначе! — удаляется. Ну точно ревнует! Несмотря на мокрые штаны. Значит, будем развивать успех.
Моряк приглашает меня в своё купе. Вот так запросто. Но когда я смотрю ему в глаза, подняв брови, он смущается и тараторит:
— Вы меня неверно поняли. Простите, я имел в виду другое. Боже, извините, как неловко получилось!
— Да ничего.
— Со мной едет дочка, Олечка. Ей шесть лет. Она всё просит ей косу заплести как-то… изнутри, что ли. А я не умею. Привык с железками возиться. Вы не могли бы нам помочь?
У меня на душе сразу полегчало. Я думала, моряк на меня запал, станет предлагать интим без обязательств. Оказывается, он человек семейный.
— А ваша жена?
— Она дома осталась — на работе не отпустили. А мы с Олечкой к моим родителям едем. Видите, я даже другую одежду не успел собрать — прямо с корабля на бал, то есть на поезд.
— Пойдемте, я помогу вашей дочке, — улыбаюсь и следую за офицером.
Мне всегда нравится возиться с детишками. Особенно малышами. Они такие милые, искренние, светлые. Напоминают зайчат на солнечной поляночке. Через полчаса возвращаюсь в купе, полная чудесных впечатлений от Олечки. Она оказалась настоящим солнышком: блондинка с большущими голубыми глазками. Я заплела ей французскую косу, ребёнок теперь счастлив.
Артур лежит и что-то на планшете смотрит. Молчит, даже слова не сказал, когда вернулась. Надулся, филин. Обижуля, ну детский сад, честное слово!
Несколько часов мы сидим, не разговаривая. Мсье Уваров надул губы, я без смеха смотреть на него не могу. Когда дуется, такой забавный! И… милый. Мне хочется сесть рядом, приобнять его, положить голову себе на колени и проводить пальцами по волосам, по крепкой шее, по скулам, губам, бровям…
— Хватит уже, — насмешливый голос прерывает мои приятные фантазии.
— Что? — спрашиваю, глядя на улыбающееся лицо. Ага! Перестал строить из себя обиженного мальчика.
— Хватит, говорю, пялиться на мой пенис.
— На чт… — у меня в который раз от возмущения перехватывает дыхание. — Да на кой мне вообще сдалась твоя кочерыжка! И вообще я туда не смотрела!
— Ещё как смотрела, — продолжает иронизировать Артур. — И совершенно напрасно, Лика, ты так делаешь. Мечтать не вредно, конечно. Только держи себя в руках, пожалуйста. Мы все-таки коллеги, нам вместе работать. Вспомни про кодекс корпоративной этики.
— И ты мне ещё тут про кодекс напоминаешь? — я готова взорваться. Вот ещё немного, и бахну как граната. — А ты о нем вспоминал, когда там, в коридоре, ухватил меня за задницу со словами «ух, какие булочки»?
— Ах, Лика, Лика, — укоризненно качает Артур головой, не переставая улыбаться. — Пожалуйста, не нужно выдавать желаемое за действительное.
Ну и нахал! Да просто слов нет! Я выскакиваю из купе, полыхая от гнева, и хочу за собой так грохнуть дверью, чтоб Артур подпрыгнул. Хватаю за ручку и резко тяну… А-а-а-а-а! Зараза-а-а-а! Совсем забыла, что здесь двери на шарнирах, притом ездят плавно, чтобы как раз не стучать. И ещё я ноготь сломала! «Всё, Уваров, трындец котёнку», — шиплю, осматривая порушенную красоту своего безупречного маникюра. Моя мастер четыре часа возилась, чтобы сделать мне такую прелесть, а этот хам всё испортил.
— Ноготь сломали? — слышу
