— я не хочу вести с ней диалог, но зачем-то спрашиваю.
Ее брови сходятся на переносице.
— Если это какой-то извращенный способ снова поиздеваться надо мной…
Нет, блять.
— Ничего не будет, — говорю и затем еще громче: — Не хочу, чтобы меня стошнило.
Все разом переобуваются и скандируют бесконечное «у-у-у». Она сглатывает, поджимает губы, но почему-то будто бы выдыхает. Я совсем не этого хотел. Где слезы? Где истерика? Где все?
— Я подумала о том же.
Я открываю рот и тяну руку, чтобы…
— Тогда я за него, — встает между нами Савва и, толкнув ее подбородок вверх, целует Ланскую.
Остроумов целует Ланскую, запихнув свой язык прямо ей в рот.
Блять.
Меня рвет на части. Противно, но я продолжаю смотреть. Как Савва терпит? Разве она может быть настолько вкусной, чтобы с таким аппетитом жрать ее лицо?
Злость — или что бы это ни было — вибрирует между ребер. Все выходит из-под контроля. Уже. Я не контролирую ситуацию. Это не приемлемо. Все окрашивается в красный. В глазах вспышки. Сердце коротит.
— Это что за тело? — слышу, будто издалека.
— В душе не знаю, пьянь какая-то.
Я с мясом отрываю взгляд от Ланской и смотрю поверх забора в сторону озера. Ничего не видно, кроме теней. И одна из них направляется прямо к нам, шатаясь с заносом в целый метр.Прежде чем меня озаряет, девчонка срывается со всех ног и едва не сносит с петель калитку в заборе. Она с ходу врезается в это тело и уводит в кромешную темноту, где уже при желании не увидишь и зги.
— Это че, папаша ее?
— Может, навалять ему?
— Бес, ты…
— Я, — отвечаю до жути спокойно, — заприте дверь. Савва, — киваю тому в сторону дома.
И едва мы оказываемся внутри, толкаю его в грудь.
— Это что было, блять?
Тот задирает руки вверх и глухо смеется с самодовольной рожей.
— Чего только не сделаешь во имя вожака стаи, — он пьян и в наглую отворачивается, чтобы подхватить с подоконника банку пива. С треском открывает ее и заливает в себя, пока я с трудом сдерживаюсь, чтобы не снести ему башку. Остроумова спасает лишь тот факт, что я знаю его с малых лет. Но он давно чернит. А сейчас в край оборзел, и я не пойму причин.
Напряжение между нами разбивает ввалившийся в дом Книжник. Дэн, не обращая внимания на перестрелку взглядов, хлопает Савву по спине и пихает меня кулаком в плечо.
— А че за беспредел, Ян? — он искренне недоумевает. — Почему Савве можно тусить с Ланской, когда она под запретом, а мне нет? Я бы сам с удовольствием, — он пьяно ржет, — она ж мне еще в прошлом году… Но если нет, — Дэн явно считывает все по моему лицу, — если нет, то нет.
Ну а я, втянув с шипением воздух, шлю всех на хер и поднимаюсь к себе. Включаю «Three Days Grace» на всю громкость и заваливаюсь на кровать, забив на телефон, который остался где-то внизу.
Я хочу убивать. Это нормально вообще?
Ненависть заполняет так, что бьет через край. Кипящая кровь обжигает вены, больно жжет.
Я ненавижу Ланскую и все, что с ней связано.
Я ненавижу все, что происходит.
Я ненавижу.
Должен.
Я…
Мика
Бюро — Трещины
Кап.
Мне снится, как вода на озере выходит из берегов.
Кап-кап.
Она топит все. Сбивает течением с ног и утягивает на дно.
Кап-кап-кап.
Я пытаюсь дышать и рву легкие, но те горят, заполняясь водой. Свет меркнет, меня окутывает мертвая тишина. Последний выдох…
— Ланская? — слышу я знакомый голос, размазанный глубиной.
Вдох…
Я резко открываю глаза и испуганно втягиваю воздух. Пульс частит, я жадно дышу, схватившись за сердце. Вакуум растворяется, и на меня звуками обрушивается внешний мир: гремит гром, дождь нещадно барабанит по стеклу, из-за стены долбит воскресный, чтоб его, плейлист, а с потолка прямо мне на лоб капает… вода?
— Да твою ж… — бурчу под нос и, стиснув зубы, вытираю рукавом лицо.
Крыша снова течет. В прямом смысле. На самом деле, она текла уже в прошлом году, потому что сильный ветер сорвал часть черепицы. И папа еще тогда обещал вызвать работников, но осень-зима выдались сухие. Весной перед всеми этими событиями его хватило лишь на то, чтобы забраться на чердак и подставить под протечку ведро, а теперь… теперь на это нужно найти деньги, которых у нас нет.
Все, что он накопил благодаря книгам и что должно было стать моей путевкой во взрослую жизнь, ушло через суд на лечение Наташи и оплату штрафов. Мама каждый месяц, конечно же, пополняет мою карту, но… все это сложно, в общем. Я иногда подрабатываю, когда становится особенно тяжело, а вот папа, который теперь числился в издательстве рецензентом на полставки, будучи обязанным по постановлению суда найти официальную работу, он, блин, совсем не старается! Он практически не берется за работу, целиком поглощенный поиском дурацкой музы, чтоб ее!
Выдохнув, я выглядываю из окна, за которым льет дождь. После иду чистить зубы, а когда спускаюсь вниз, то нахожу папу там, где вчера оставила его — распластанным на диване в одежде и с перегаром. Проветриваю и, выпив воды, обреченно возвращаюсь в спальню, а мокрое пятно на кровати растет и растет.
Черт.
В теории я помню, где у нас выход на чердак, но ни разу туда не забиралась. Приходится тащить с первого этажа наверх складную лестницу весом в пару тонн и лезть на нее, изображая из себя эквилибриста. И вот я уже с трудом держусь за поручни, стиснув кулаки, а люк все никак не поддается. Не открывается, блин! Только с пятой попытки у меня получается с грохотом распахнуть его и, по-моему, сорвать петель. Но даже это не будит папу. А жаль.
Подтянувшись на руках, я оказываюсь в заросшем паутиной низком пространстве. Влажность тотчас бьет в нос, лицо окутывает жаром. То самое злосчастное ведро стоит посреди чердака полное, а с крыши уже не капает, а перманентно течет толстая струя воды.
Пока я оцениваю исходные условия, в голове возникает вопрос: как мне стащить это чертово ведро вниз, если деть его некуда — на единственной форточке здесь нет ни ручек, ни замков?
Я
