Из моих глаз машинально текут слезы. Я не понимаю, почему тогда он поступил со мной так ужасно, если я была дорога ему.
-В тот день, когда он передал то письмо… - бабушка запнулась… Она не знала, что именно было там написано. Но она знала, что после этого письма я окончательно закрылась в себе, я потеряла всякое желание жить. Она не хотела ворошить прошлое. – Он передал мне деньги… Их было, конечно, немного, но достаточно, чтобы купить для тебя необходимые лекарства. Мы тогда уже совсем на мели были. Квартиру никто не покупал, все сбережения я отдала бандитам… Так что Ромины деньги стали для нас тогда очень ценными. Он сказал, что давно копил, чтобы бабушку на море свозить. Но не получилось…
-Баб? – мой голос звучит очень растерянно. Тяжело дышать, потому что горло распирает от невыносимого кома. –Тогда почему он так со мной поступил? Зачем? – мои руки дрожат…
-Я не знаю, моя деточка… - я приближаюсь к бабушке, ложу голову на ее колени. Она нежно гладит мои волосы, так же, как когда-то в детстве. – Думаю, у него были на это какие-то свои причины. Тебе бы поговорить с ним об этом.
-Ни за что…
-Я же вижу, как ты на него смотришь…
-Как? – слегка вскрикиваю. Мои глаза наполнены слезами. – Как на человека, которому я отдала когда-то свою душу, но который разбил мое сердце.
-Да, Микки… Точно так… Твоя душа все еще принадлежит ему… Ты любишь его, ведь так?
-Люблю… Только он никогда об этом не узнает.
-Ошибаешься, он уже знает… Или по крайней мере надеется на это. Он с такой любовью на тебя смотрел.
-С любовью? Тебе показалось. Он ненавидит меня… Он сам это сказал… И он все делает для того, чтобы доказать мне это.
-Дуреха маленькая… Скоро 30, а в людях разбираться так и не научилась. Ты в следующий раз, когда он будет кричать «ненавижу», посмотри в его глаза, сама все поймешь. Не слушай его слов, следи за языком его тела. Этот язык может сказать гораздо больше, чем язык во рту.
-Глупости все это, ба, - недовольно фыркаю я, снова зевая, встаю на ноги. – Я ему очень благодарна, конечно, что он меня спас. Но это ничего не меняет.
-Гордая… Я тоже была когда-то такой. Твой дед струсил, узнав о моей беременности. А когда родилась Роза, он пытался вернуться, хотел помогать воспитывать ребенка, но я прогнала его.
-Здесь другое…
-Ну да, каждая из нас думает, что она особенная, что только ей тяжко, что остальным легче. А в себя приходит только в глубокой старости, когда за плечами осталась целая жизнь, в которой почти не было любви. Ладно, девочка моя… Я обещала твоей матери, что ты сама будешь наступать на свои грабли, и я не буду их убирать в сторону. Нужно спать, утро вечера мудренее.
-Спокойной ночи, - я ушла в соседнюю комнату, где зарылась под огромное пуховое одеяло.
Несмотря на то, что всю ночь не спала, спать совсем не хотелось. Сердце предательски ныло, потому что в нем опять поселилась надежда, что Ромка не плохой, что так просто сложились обстоятельства…
А меня снова накрыли воспоминания… И теперь все произошедшее с нами представало в новом свете. Я не была готова снова раскрыть для него свою душу. Вела себя, как последняя колючка… Это я, а не он, стала черствой, как буханка хлеба… Только и делала, что упрекала его, хотя он пытался поговорить, он тогда хотел что-то сказать мне. Но желание глупой мести стало дороже любых слов…
Глава 17.
8 лет назад (пересекается с событиями из книги «Беременность по контракту»)
-Ты заходи, а ты проваливай! – это точно был Ромка. Мы не виделись с ним лет пять или шесть. Он возмужал, стал еще более красивым, а его торс был огромнее раза в два. Я не думала, что когда-нибудь снова его встречу. А теперь он стоял передо мной, и я очень боялась, что он узнает меня, я боялась, что он решит ворошить прошлое, снова скажет мне, что я никому ненужная калека…
Казалось, он меня не узнал… С момента нашей последней с ним встречи я сильно изменилась. Мои пышные черные косы сменились короткой стрижкой… Второй размер груди вырос в третий. Обтягивающая одежда сменилась висящими джинсами и растянутыми футболками. Но изменилась я и внутренне. Больше не было той маленькой Микки, которая с широко раскрытым ртом следила за каждым движением Ромы, ловила каждое его слово, доверяла… Вообще, я перестала доверять людям.
Я смогла открыться только для Соньки – такого же изгоя, какой была я сама. Только в отличие от нее, я не закрывалась в себе. Напротив, я хотела кричать на весь мир, что я сильная… Я хотела всем и каждому доказать, что я не беспомощная калека… Я могла за себя постоять!
-Эй ты, громила, что значит проваливай! У Соньки сегодня день рождения! – нагло тыкала пальцем в его грудь, стараясь не смотреть в его глаза. С каждым моим прикосновением к его торсу я ослабевала, с трудом убеждала себя, что не имею права сдаться, что не имею права броситься ему на шею.
-А то и значит! Она не проходит фейсконтроль. Либо заходишь только ты, либо проваливайте обе! – я злилась… А он до сих пор меня не узнал, хотя я уже в открытую таращилась на него. Теперь я хотела, чтобы он видел, кем я стала… Я хотела, чтобы он знал, я сильная. Теперь нельзя было так просто прогнать меня… В моих жилах текла горячая латиноамериканская кровь!
Я потянула Соньку за руку, и мы резко ворвались внутрь этого клуба. Быстро убегали, спасаясь от возможной погони. Правда, я не любила ввязываться в подобные авантюры, поэтому в висках ужасно стучал пульс, перебивая звуки музыки… Я снова ввязывалась в неприятности из-за него, хотя на этот раз он никак не мог на это повлиять.
Мне было ужасно паршиво. Хотелось забиться где-то в уголок, склонить голову на колени и дать волю собственным слезам. Но я… Я не могла позволить каким-то глупым, никому ненужным чувствам снова манипулировать мною.
Поэтому решила сделать вид, будто ничего и не произошло… Старалась успокоиться, чтобы хоть как-то расслышать музыкальную композицию. Хотела танцевать, чтобы забыться… Музыка всегда так на меня действовала. Я могла полностью в ней раствориться, я чувствовала себя лучше, даже когда было уже, казалось, просто невыносимо плохо…
В первые месяцы после аварии у меня не было музыки, я ничего не слышала… Только собственные мысли, которые то и дело повторяли «ты никчемная калека», «ты никому ненужная калека»… В какой-то момент мне казалось, что все… Я так больше не могу… Я устала от боли и пустоты в сердце…
А потом мне купили старенький дряхленький аппарат. Теперь я дорожила каждым мгновением, что я могла слышать. Оказалось, у всего есть свои звуки. И я раньше их не замечала… Я не обращала внимание, что рассвет солнца тоже звучит… Звучит громким чириканьем птиц, отдаленным гулом машин, одинокими дуновениями ветра… Я узнала, что ночь звучит журчаньем кузнечиков, порханием крыльев ночных мотыльков… А еще я узнала, что одиночество тоже имеет свой звук. Противный, жужжащий, невыносимый… Он разъедает тело изнутри, создавая глубокие язвы, но от него тебе не скрыться… Ну, почти…
Когда мне опять становилось паршиво, и казалось, что я не живу, а существую, я всегда включала любимые песни и просто пропадала в них. Мое тело само ловило ритм, само двигалось в такт вибрациям, которые улавливало не ушами, а кожей. Я растворялась в песнях, я растворялась в танцах… В них я жила…
И вот опять я пропала на несколько минут, что длилась эта музыкальная композиция. Я не сразу заметила тогда, что Соньку увели за собой ребята, с которыми мы учились вместе. Естественно, я ринулась на ее защиту, но было уже поздно. Когда я нашла подругу, она была не в себе… Такой я ее до сих пор не видела…
Ей хотелось танцевать, двигаться, веселиться. И я не могла запретить ей, потому что она давно мечтала просто развеяться. Но когда Сонька залезла на танцпол, отодвигая своим напором танцовщиц, я поняла, что с ней что-то не то…
И если бы не Данька, который впоследствии стал ее мужем, я не знаю, как бы закончился для нее тот вечер. И как бы он закончился для меня…
