Она тут же выпрямилась.
— Ничего вы своей Меган не скажете.
Теперь я не могла понять, почему это Меган стала «своей Меган».
Его ясные синие глаза смотрели мне прямо в лицо.
— Я хотел, чтобы вы все хорошенько поняли. Если вы приходите сюда, а не в мой кабинет, то вам легче разобраться в своих истинных чувствах.
— Да? И каковы мои истинные чувства?
Он дотронулся пальцем до кончика моего носа.
— А вот это мы как раз и выясним. Мне кажется, что у вас огромное желание наставить мужу рога. Но это нужно вам. Как мужчина, я мог бы проявить некоторую слабость и глупость, чтобы помочь вам в этом, но как врач, не могу заниматься с вами любовью, притворяясь, будто провожу сеанс лечения. И, уж конечно, никак не могу брать за свою двойную игру деньги вашего мужа. Наши взаимоотношения как врача и пациентки не могут продолжаться, и вам больше нельзя приходить ко мне в кабинет. Вот здесь, — он обвел рукой комнату, — я всего лишь мужчина. И здесь вам придется ответить мне, мужчине. Так что у вас есть немного времени подумать и сказать, почему вы пришли сюда. Из-за меня? Или вам просто хочется наставить рога мужу? Я хочу вас предупредить. Как мужчина я хочу любить вас, но не желаю, чтобы меня просто использовали. Каждому хочется, чтобы его любили за его достоинства. Это основа отношений.
(Любовь? Кто говорит о любви? Меньше всего на свете я думаю о любви. Я ею сыта по горло. В моем сердце больше не осталось для нее места).
Он говорил так искренне, так серьезно. Он был врачом, врачом, лечившим голову. Но почему же он не понимал, что все гораздо сложнее, что все не так просто?
— Так значит, вы все-таки хотите меня лечить? Вы хотите, чтобы я приходила сюда, чтобы вы могли привести в порядок мою голову, чтобы я могла разобраться в своих чувствах? — Голос мой звучал холодно и насмешливо. — Значит, если я правильно понимаю, вы не желаете заниматься со мной любовью до этого? Пока я в себе не разберусь?
Он вспыхнул. У него был вид невинного искреннего мальчишки.
— Я очень хочу любить вас, — ответил он слегка охрипшим голосом. — Мне бы хотелось не испытывать этого желания. Я бы хотел, чтобы у меня хватило сил посоветовать вам обратиться к другому врачу, отказаться видеть вас вообще.
— Ну и почему же вы этого не делаете? — поинтересовалась я, хотя понимала, что не надо было бы задавать этот вопрос, зная, что услышу невыносимый для себя ответ, неприемлемый ответ. Вместо того чтобы задавать этот вопрос, мне следовало бы просто выйти отсюда. Уйти, пока не поздно. — Так почему же вы этого не делаете? — повторила я.
— Потому что люблю вас, Баффи Энн.
(Я люблю тебя, Баффи Энн).
И место было не то, и время было не то, и сам человек был абсолютно не тот, но… Но разве могут эти слова когда-либо быть не теми словами?
Он снял с меня мое красное платье и кружевное красное белье.
Он покрывал поцелуями все мое тело… пальцы ног… шею… грудь… бедра. Да, все мое тело, каждый кусочек. (Если ты будешь это делать, я стану извиваться от твоих ласк и вздыхать, и постанывать, и изгибаться, и ласкать тебя, но буду ли я любить тебя? Хочу ли я любить тебя? Могу ли я любить тебя?)
Я зарылась пальцами в его светлые волосы и прижимала к себе, пока мое тело отвечало на его ласки и чувства не достигли своего апогея. Я все время пыталась вспомнить строчку из стихотворения, прочитанного давным-давно, но мне это никак не удавалось. Там было что-то вроде: «Люби меня не за светлые волосы, а за мою душу…»
Ведя машину по темным улицам, я думала не о светлых волосах, а о темно-рыжих. Меня охватило такое страстное желание, что я вынуждена была остановиться у обочины.
Тодд ждал меня у дверей, лицо его было совершенно белым. Бледная Ли стояла позади него в своем старом красном халате. Что-то случилось! Что-то ужасное… Что-то с детьми! Что-то произошло с детьми, пока их мамаша шлялась как мартовская кошка.
Тодд протянул мне руку.
— Все нормально, — сказал он быстро. — Это Пити. Но все обошлось. Он попал в катастрофу. На бульваре Сансет столкнулся с другой машиной.
— Но ведь у Пити нет машины, — невпопад заметила я, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.
— Вел машину его приятель Эдди, — объяснил Тодд.
— Он сильно пострадал?
— У него сотрясение мозга, но говорят, ничего страшного.
— Где он?
— В Университетской больнице. Я был там, затем отвез Сьюэллен домой. Она захотела вернуться к Бекки. Говард все еще там.
И только тут я заметила, как он обнимает меня за плечи, как бы стараясь успокоить.
— Ты что-то скрываешь от меня?
— Они были пьяны. Пити и Эдди. И кроме того, имеются признаки того, что принимали наркотики…
— О Господи! А Сьюэллен?
Я вывернулась из его рук и бросилась назад к машине.
— Куда ты? Уже очень поздно…
— Я должна поехать к Сьюэллен!
— Я поеду с тобой.
— Не надо, — не согласилась я, взглянув на Ли, которая показалась мне совсем старенькой и очень худенькой. Она сильно переживала из-за этого происшествия. Я знала, что она очень любит и очень уважает Сьюэллен. — Останься здесь с детьми и Ли.
Сьюэллен отворила дверь. У нее было каменное лицо.
— Я так и думала, что это ты. — Сьюэллен, которая плакала, когда убили Джона Кеннеди и его брата, и Мартина Лютера Кинга, и Джона Леннона, и Натали Вуд, теперь смотрела на меня совершенно сухими глазами, теперь, когда ее родной сын лежал в больнице с сотрясением мозга. Я чувствовала, что так не должно быть. Я обняла ее. Я плакала. — Все в порядке, — успокоила она меня. — Врачи говорят, что все обойдется.
Мы прошли на кухню, чтобы выпить кофе.
— А как его приятель, Эдди? — спросила я.
— Практически не пострадал. Небольшой кровоподтек.
— Ну, слава Богу! А та, другая машина? Там кто-нибудь пострадал?
— Там был только один человек. Шестнадцатилетняя девушка — она сидела за рулем. У нее множество переломов. Возможно, ей целый год придется провести в больнице.
— Ой, бедняжка. Слава Богу, что не погибла.
— Она была в сильном наркотическом опьянении — «ангельская пыль».
— О… — «Ангельская пыль». Такое красивое название для смертоносной дряни.
— Она была в сильном наркотическом опьянении, мой сын и его приятель были не только пьяны, но и одурманены. Все трое — ни один из них не старше шестнадцати — с ядом в крови и ядом в голове, сидели за рулем машин. Питер и Эдди возвращались из Венис, где они, по всей вероятности, купили еще бутылку, поскольку им, очевидно, не хватило выпитого.
