На следующее утро я пошел в банк. Никаких переводов не было.
Я позвонил каждому из ее друзей. Джани, Мини, Чаи. Они все были удивлены, вежливы и совершенно ничем не помогли мне. Ее друзья заявили, что ничего не знают о ней, что она не связывалась с ними много лет. Я мог в это поверить. Она была не из тех, кто прячется за камнями, но и не из тех, кто выставляет напоказ свои раны.
Я позвонил ей домой в Джорхат. Ее мать сказала, что она не приезжала туда на каникулы, затем узнала мой голос и начата рыдать. Я ждал. Она сопела в трубку. К телефону подошел ее отец. Он разговаривал холодно и мелодраматично. Ее отец сказал, что понял, что это ошибка, как только увидел меня.
Мир — это суровое место. Относись ко всем как к цикадам.
«Это срочно. Мне действительно нужно с ней связаться», настаивал я.
Тем же голосом, которым он комментировал фильмы в своем зале, он произнес на хинди:
— Если пуля вылетает из ствола, она никогда не возвращается назад.
— Пожалуйста, помогите мне, сэр, — попросил я.
— Ничто теперь не сможет тебе помочь, сынок. Даже бог.
Он положил трубку.
Я хотел спросить:
— Как насчет удара по голове от Бабы Голеболе? Это поможет? Как насчет тысячи ударов по голове Бабы Голеболе, о сэр Ризван, отец прекрасной дочери?
Я позвонил снова.
— Неправильно набранный номер — это всегда был неправильный номер, — сказал ее отец. — Я понял с того момента, как увидел тебя, что это неправильный номер.
В этот раз я положил трубку.
Оставалось два дня до Рождества, и в шесть часов вечера было уже темно. Я вытащил кресло на террасу, взял мой виски, завернулся в толстую серую шаль, которую мы купили на блошином рынке в Касаули, и сел снаружи. Пока я отсутствовал, хозяин срубил гулмохар, чтобы лучи зимнего солнца могли проникать в барсати. Я чувствовал себя немного голым без его веток.
Повсюду был слышен звук машин. Даже наша улица, которая была альковом мира, когда мы переехали в Дели двенадцать лет назад, была заполнена машинами и голосами людей. В основном это были голоса мужчин, готовившихся к предстоящему веселью. Это было веселое время в Дели. Дни, чтобы праздновать, напиваться и ездить по дорогам. В газетах было полно объявлений о празднике накануне миллениума.
По всему городу из магазинов, домов, машин доносилась музыка.
Я вспомнил все эти годы, когда в последние недели декабря мы каждую ночь выходили с друзьями и возвращались, чтобы заняться любовью. Затем мы лежали в постели и заново переживали каждый год, перечисляя все победы и несчастья. 1981, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94…
Она бы сказала:
— Это год будет превосходным — один ребенок, одна книга, два отпуска.
— Сначала книга. Потом ребенок. Потом отпуск, — возразил бы я.
— Ты повторяешь это каждый год — а потом ничего. Представь, что я напишу книгу!
— Превосходно. Тогда я сделаю ребенка.
— Но не беспокойся, я никому не скажу. Я позволю тебе взять все почести себе.
— Это так. Это все, что я хочу.
Со срубленным гулмохаром я мог смотреть в тени Дир Парка, где пальцы тумана уже начали ласкать деревья. Я почти хотел, чтобы господин Укп заговорил голосом мудрости, но было слишком рано для него. Я провел утро, разрывая и уничтожая сотни страниц распечаток, сделанных в интернет-кафе. Еще я позвонил горничной внизу и заплатил ей, чтобы она убрала и вымыла дом. Поиски были закончены, но ощущения финала не было.
Внезапно меня посетила мысль. Я вошел внутрь и позвонил в магазин тхакура. Затем я положил трубку, подождал десять минут и позвонил снова. Ракшас запыхался,
— Ты нашел ее? Как она выглядит? Оначто-нибудь запомнила? Что она сказала? Ты рассказал ей о нас?
— Постой, постой, — попросил я. — Я расскажу тебе все, как только приеду. Но сначала расскажи мне, был ли там кто-нибудь.
— Нет, здесь никого не было.
Секунду я воображал, что все будет как в фильме. Я, должно быть, сидел рассеянно несколько часов, потому что господин Укп наконец заухал.
«Ты — дурак, она не приедет домой на каникулы».
И через секунду я понял, где она.
Я вскочил, надел мою толстую армейскую парку, сунул зубную щетку в карман, выключил свет и выскочил за дверь меньше чем за пятнадцать минут. К тому времени, как я поставил «Джипси» на парковку у автовокзала, было уже за десять часов. Вокзал сильно похорошел с того момента, как я последний раз видел его, но платформа Чандигарха была именно там, где и восемнадцать лет назад. Отходил автобус «Дороги Харианы», когда я подошел. Я взял место в предпоследнем ряду, прислонился коленями к фанере и железной спинке и сгорбился в позе путешественника.
Через несколько минут мои ноги свело судорогой, и протухший запах автобуса наполнил ноздри. Окна дрожали, и многие из них не закрывались, врывался холодный ветер, заставляя всех прикрывать лица. У большинства людей были одеяла и шали; у меня была парка. Мы были похожи на группу диверсантов, отправляющихся на задание. Пятнадцать лет назад, когда бушевал терроризм сикхов, такой автобус бы тошнило от страха. Теперь все храпели, расслабившись, словно тряпичные куклы.
За полночь водитель заехал в дхабу рядом с Мурталом на обед. После того как я испражнился под бледными эвкалиптовыми деревьями, стоящими в холодной воде, после того как я съел далроти на стальной тарелке, после того как я поработал ручным насосом, чтобы побрызгать холодной водой на свое мрачное лицо, после того как я прошелся вдоль дороги за пятна света из дхабы, я снова стал двадцатилетним юношей с такой глубокой болью в сердце, что не видно было дна.
Когда я добрался до Чандигарха, я почистил зубы без зубной пасты, съел булочку с маслом, выпил несколько чашек горячего чая и прошелся туда-сюда, чтобы кровь снова начала циркулировать в моих конечностях; к этому времени автобус «Гималайские дороги» был готов. К девяти часам, сделав усилие, старый автобус преодолел последний крутой участок и припарковался у торгового квартала. Было холодно, невыносимо холодно. Солнце еще не согрело утренний воздух, и обычно тесная площадь и место парковки были пусты. Расположенный прямо за ними вымощенный булыжниками рынок, казалось, только начинал медленно оживать. Первый раз я приехал с ней в Касаули зимой, и мы не вылезали из постели раньше полудня целых четыре дня.
После того как я прогулялся вниз, мимо Верхнего и Нижнего Моллов, мне потребовалось меньше десяти минут, чтобы добраться до школы. Когда я прошаркал вверх по вымощенной дороге к монастырю, у меня на сердце была тяжесть. На игровой площадке не было ни звука; никакого футбола в коридорах с колоннами; никакого детского шепота в каменных стенах классов. У школ без учеников нет и учителей.
