— Арианна?! — удивился он.
Она медленно отвернулась от окна, за которым виднелась великолепная панорама реки и — чуть правее — оба шпиля Вестминстерского собора. Возле жаровни, источающей благословенное тепло, стояло кресло, в которое Арианна почти рухнула, протянув руки к самым углям. Обручальное кольцо блеснуло в отсвете язычков пламени. Сама того не замечая она начала поворачивать его вокруг пальца.
«Рейн, Рейн...»
Недавно зарубцевавшаяся рана пульсировала болью, тело разламывалось от усталости и усилий скрыть отчаяние; она едва удерживала слезы, то и дело набегающие на глаза.
За дверью раздался звук, и Арианна не без труда заставила себя поднять голову и взглянуть на вошедшего Хью Честера. Тот держался непринужденно и выглядел весьма элегантно в болотно-зеленом одеянии, отороченном дорогим мехом. Он как будто преодолел первый шок от встречи с ней. Его красивые чувственные губы улыбались с легкой насмешкой.
— Я даже не подозревал, что воскресший Лазарь был на самом деле женщиной, и к тому же очень красивой. — Хью покачал головой, и улыбка на его губах стала привычно ослепительной. — В Уэльсе, должно быть, живут лучшие в мире лекари.
— Милорд граф... — начала Арианна, вставая и приседая в реверансе.
Хью сделал изящный, ленивый жест рукой, унизанной перстнями, указывая на сервированый стол. Ни одно из приготовленных блюд не было тронуто: ни вафельные трубочки с начинкой из сладкого сыра, ни крохотные пирожки с острой свининой.
— Неужели ты не проголодалась? И это после такого изнурительного путешествия?
— Благодарю вас, я не голодна. Милорд граф...
— Хью, моя милая. Называй меня просто Хью, — он одарил Арианну очередной обаятельной улыбкой. — Разве мы не одна семья?
Пройдя к столу, он налил бокал вина из вычурной бутылки и вынудил Арианну принять его. Это был вермут, приторно сладкий, запах которого вызвал у нее тошноту.
— Вы сказали, что поможете мне добиться королевской аудиенции, — напомнила она, поставив бокал на стол.
— Хм... — Хью прикусил нижнюю губу и задумчиво ее пожевал. — Дело в том, моя милая, что аудиенция принесет тебе мало пользы. Когда при Генрихе случайно упоминают имя моего братца, у него каждый раз начинается припадок ярости. Однако ты еще не сказала, как тебе нравится мой городской дом.
— Он прекрасен, — быстро ответила Арианна, которая едва бросила взгляд на окружающую роскошь за все время своего пребывания в лондонской резиденции Честеров.
— Я ведь очень, очень богат, — сказал Хью значительно (тоном, который напомнил ей рыбий жир: до того он был скользкий и маслянистый), — а деньги помогают удовлетворять самые дерзкие желания. К примеру, если бы я вдруг пожелал устроить брату побег из Тауэра... я говорю об этом просто в качестве примера... то мне бы это удалось без труда.
Арианна и сама не понимала, как сумела сохранить на лице бесстрастное выражение, потому что сердце вдруг начало неистово биться в груди. Она не могла позволить себе бесплодных надежд, потому что не доверяла графу Хью Честеру. Невозможно было забыть о том, что этот человек выпустил стрелу в грудь своему брату.
— Вы готовы пойти на это ради Рейна?
Граф не спеша подошел к ней. Его нижняя губа, еще более яркая от покусывания, слегка оттопырилась, как у королевского смотрителя.
— Вовсе нет, я сделаю это ради тебя... ну и ради себя, конечно, — ответил он и провел кончиком пальца по ее ключице, заметной под платьем. — Но у всего есть цена.
— Цена?
Ключица судорожно приподнялась под пальцами Хью, но тот ответил невозмутимо:
— Ах, Арианна, прекрасная Арианна! Разве тебе до сих пор не известно, что за все надо платить?
Хью был свято уверен, что платить надо за все на свете.
Например, существовала определенная цена слишком сильной любви к неподходящей женщине: за эту любовь приходилось платить заточением в Белом Тауэре прикованным к стене цепью, как собака.
Именно об этом думал он, следуя за смотрителем. Они спускались все ниже и ниже по источенной червями и сыростью лестнице, ведущей в самый нижний подвал. По правде сказать, наихудший из казематов Тауэра не был подвалом, это была всего лишь земляная яма, вырытая под часовней центральной башни. Наверху — там, где сиял дневной свет, — дождь давно уже прекратился, но здесь стены продолжали сочиться влагой. Хью пришло в голову, что они источали ее даже в самые жаркие месяцы лета, даже во время засухи. Это было ужасно... и это было благословением, потому что другой воды пленникам не давали.
Арианна предостерегала Хью, что смотритель не берет взяток, но попасть внутрь каземата оказалось до смешного просто: потребовалось только высокомерно назвать свое имя и титул. Он не мог удержаться, чтобы шепотом насмешливо не заметить Арианне:
— Все-таки есть кое-какие положительные стороны в том, чтобы родиться графом.
Спустившись по лестнице, они двинулись по узкому низкому переходу, ведущему, казалось, в самые недра земли. В конце его виднелась дубовая дверь, запертая чудовищным замком. Хью ощутил плечом дрожь Арианны и мимолетно задался вопросом: что породило эту дрожь — промозглый холод или суеверный страх, который охватывает каждого, кому случается оказаться в глубокой норе, разительно похожей на могилу?
— Позволь мне войти первым, — не столько попросил, сколько приказал он и вздрогнул, когда откуда-то ответило глухое угрюмое эхо. — В конце концов, неизвестно, что там, за этой дверью.
— Я жизнью рискую, дозволяя вам войти туда, — заканючил смотритель, успевший потерять свой внушительный вид. — Король-то, он ведь что приказал...
— Умолкни! — прикрикнул Хью. — Иначе, клянусь Господом, твоя жизнь будет стоить не больше плевка чахоточного!
Смотритель притих, часто дыша. Дыхание клуб за клубом вылетало из его толстогубого рта и влагой оседало на бороде. Он счел за лучшее не сердить графа Честера и забренчал ключами над замочной скважиной. Наконец раздался натужный скрип и дверь неохотно открылась.
Хью ступил внутрь крохотной «тюремной камеры».
Это было все равно что ступить в кромешную тьму смерти. Воздух был клейко-влажным и тухлым, его прикосновение к коже заставляло вспоминать о мокром бархате. Самые стены, казалось, мелко сотрясались от дрожи, порожденной холодом — застарелым, изначальным холодом помещения, куда ни разу не проникали солнечные лучи. Скрывая невольный трепет, Хью сделал знак смотрителю, тот передал ему факел.
В углу на куче полусгнившей соломы лежал человек. Единственная каменная стена за ним сочилась какой-то мерзкой черной слизью. Когда на лицо ему упал свет факела, человек зажмурился и закрыл глаза руками. Хью вставил факел в кольцо, ввинченное в камень над головой пленника, и отступил, чтобы получше рассмотреть брата.
