Так, не раздеваясь, Ирина — вдоль, а Марго — поперек кровати, они и уснули. Утром, которое началось, впрочем, далеко за полдень, речь зашла о вещах куда более серьезных. Ни та, ни другая не знали, как следует опохмеляться в таких сложных случаях.
– Вроде пивом? — неуверенно предположила Ирина.
– Нет, пивом после водки, — передернувшись, отвергла предложение Марго. — У тебя рассол есть?
– Рассолом тоже после водки. И у меня его нет. А огурцы только маринованные. Нести?
– Фу… Не надо. Тогда подобное подобным. У тебя еще красное вино есть?
– Нет, — помотала головой Ирина и тут же пожалела об этом упражнении. — Может, в магазин?
– Как же! Я не дойду. Ты тоже, — расстроилась Марго.
– А давай попробуем анальгин и кофе, — предложила Ирина. — У меня точно есть.
Они доползли до кухни, запили таблетки крепким черным кофе и вернулись на прежние позиции в кровать. По телевизору показывали старый советский фильм про то, как знатного свекловода Марину бросил муж-карьерист, а потом она получила орден, и он пожалел, да поздно. Подругам оптимистическое кино понравилось.
– О, могучий организм берет свое, — обрадовалась Марго примерно через час и тут же приступила к делу. — Ир, ты шикарно живешь одна в трехкомнатной квартире. Вы ее разменивать будете? Смотри, без меня ничего не делай, вам с Юлькой полагается две трети, так что выплатишь ему его долю, и пусть катится. Судиться он не будет, у них это не принято. А вы развод оформили?
– Нет, — помотала головой Ирина. — Зачем? И тошно это все. Пусть сам оформляет, если ему или его этой — как ее? — надо.
– Напиши мне доверенность, я тебе все оформлю. А если не будете делить имущество, то вам вообще через ЗАГС, дочь-то совершеннолетняя. Так что, будете делить?
– Не знаю, — скривилась Ирина — то ли на нее анальгин не подействовал так благотворно, как на Марго, то ли тема была слишком неприятной. — Он сказал, квартиру делить не будет. Поживет у той пока. Он так сказал — пока. Как думаешь, дальше что будет?
– А ты чего хочешь? То и будет. Ты решаешь. Он ведь уже обратно просился?
– Приходил. Я разговаривать не стала. И ключи попросила отдать. А трубку не снимаю, если он звонит, у нас же… у меня определитель.
– Молодец! — похвалила Марго. — Ответь мне еще на один вопрос, и я умру спокойно: ты очень зла на меня за то, что я тогда проговорилась про Наташу эту, чтобы ей провалиться? Или нет, не так: ты жалеешь, что обо всем узнала? Я ведь все думаю об этом с тех пор, на себя примеряю — хотела бы я знать, что муж мне изменяет или нет? Я бы…
– Что бы ты? — устало спросила Ирина.
– Не знаю, — задумчиво ответила Марго. — Но он бы у меня так просто не ушел. Колобок-колобок, я тебя съем…
– У тебя другая ситуация. Ты сильная, самостоятельная. Володя при тебе, а я была при Валентине. Не знаю, Рита. Иногда думаю — лучше так, чем во вранье. Я же чувствовала, потому и поняла сразу все с полуслова. А иногда хоть волком вой: осталась одна, девать себя некуда и перспектив никаких, потому что уже не поверю никому. Я поняла: в мужике главное — надежность. Если ударение переставить, то получается за мужем, понимаешь? Остальное все неважно: ни деньги, ни любовь, ни характер. Нет надежности — и мужика нет, так, видимость одна. А если уж ее даже у Валентина нет… Вот, живу теперь без вранья. И на кой черт мне это знание? Я ведь и себе этот вопрос сто раз задавала. Ответа не знаю. Запуталась. Хочу лечь вечером, утром проснуться — и чтобы ничего этого не было. Чтобы мы в Египте были. Там солнце. И море.
– Море — это да, — печально согласилась Марго.
«…Жалею — не жалею — какое это теперь имеет значение?» — думала Ирина, оставшись в одиночестве. Рита умчалась, вспомнив о неотложных делах и недовоспитанном Буликове, а она опять вернулась в кровать, потому что голова еще болела и делать было совершенно нечего: ни тебе готовки, ни уборки — красота! И скука смертная. Рита переживает, но вины ее нет. Так уж получилось. Было бы хуже, если бы эта самая Наташа родила ребенка и заботливый папаша разрывался бы на два дома: здесь спокойно и комфортно, а там — молодая жена с сынишкой. Ирина почему-то была уверена, что это непременно был бы мальчик. Вот тогда бы она точно сошла с ума. Потому что если и было в ее жизни что-то, о чем она действительно остро жалела, так это то, что она не родила второго ребенка. Валентин не хотел. Сначала отговаривался нехваткой жилплощади, потом скромной зарплатой, потом — тем, что они уже не так молоды, чтобы начинать сначала все эти капризы-сопли-пеленки-памперсы. Еще говорил, что рожать после тридцати пяти небезопасно и не дай бог… Ирина соглашалась, но главным для нее было другое — мужа нельзя беспокоить. Ему нужно создавать условия. А ребенок — требовательный, капризный, любимый, забирающий всю тебя до капли, — Валентина непременно бы обеспокоил, отняв часть времени, пространства, комфорта, внимания жены. И она не решилась.
А зря. Дети важнее мужчин. Мужчину, как оказалось, даже единственного на свете, можно убрать из жизни, поменять на другого. А сын или дочь — это навсегда. Насовсем. И в этом смысл. Если бы у нее сейчас был сын, все было бы совсем по-другому: взрослая дочь и маленький сын. Ему было бы восемь лет, он ходил бы во второй класс, и они вместе делали бы по вечерам домашнее задание. Или три годика… И Ирина бы сбивалась с ног в поисках хорошей няни — ей надоело бы сидеть дома, но не отдавать же такого малыша в садик: вечно будут то сопли, то кашель. Или пять… И он рисовал бы смешные картинки и подписывал большими корявыми буквами, как когда-то Юлька: «Мама, я тибя лублю». Буквы «и» и «я» стояли бы задом наперед.
А Валентин непременно влюбился бы в сынишку — так всегда бывает, — и не завел бы любовницу и не ушел бы. Или завел, и ушел бы, но это было бы не так страшно, если бы у нее был сын. Тогда впереди было бы много лет осмысленной жизни, в которой она, Ирина, была бы хоть кому-то абсолютно необходима. Юлька уже взрослая. Юная женщина, знающая о некоторых вещах больше матери, которая двадцать лет назад вышла замуж и с готовностью превратилась в приложение к своему супругу. Юлька живет — любит, ревнует, ждет, страдает, надеется. Может быть, у нее все получится. Или получится с другим. Она будет вспоминать об этом времени с улыбкой, грустной и ностальгической. А Ирина просто служила. И теперь уволена по собственному желанию.
Жалею — не жалею… Поезд ушел. «Зеленый поезд виляет задом, а я с моста не него плюю — ему на север, а мне налево…» Вопрос в другом: можно ли было простить Валентина? Забыть о том, что случилось. Сделать вид, что ничего не было.
И жить дальше. Если бы он изменил ей раз или два, вот как в кино показывают, со своей секретаршей на столе в приемной, — простила бы, честное слово! Но ее муж, ее родной человек несколько лет, изо дня в день… а потом приходил домой и… Нет, даже думать об этом невозможно. Она и не будет думать. Сохранит самоуважение, как психотерапевт доктор Буркатов в книжках и по телевизору настоятельно рекомендует: он звезд разводит, ему виднее, как оно лучше сохраняется. Стало быть, будет жить дальше, если не с мужем, так со своими принципами.
