— Я наткнулась на него, когда он слонялся по улицам, — говорит Индия.
— Здесь все дома одинаковые, — заявляет он одновременно с этим.
— Ладно, — говорит Индия прежде, чем Джина успевает что-то произнести (а Джина явно хотела сказать что-то по поводу Дилена; может быть, что его стоит подключить к глобальной сети спутникового слежения). — Люблю я этот журнал. Не прочтешь мой гороскоп? Я Телец.
Джина захлопывает рот и смотрит в журнал, лежащий у нее на коленях:
— «Не бойтесь. У вас все в порядке».
— Ну вот, опять, — зевает Индия. — Неужели у меня не может хоть раз быть неудачи в любви?
— Неудача в любви у меня, — говорю я.
— Нет, — вставляет Джина. — Ты непостоянная возлюбленная. А неудача у тебя в дружбе.
Дилен открывает коробку с пиццей и предлагает Индии.
— Хотите? — спрашивает он, протягивая и мне кусок, весь в сыре и соре. Желудок мой дергается, как полудохлая рыба, но кусок этот я беру.
* * *
В Клуб я еду по привычке, все еще на автопилоте. Индия ведет машину молча. Не знаю, думает она о том, что ей лучше было бы принять теплую ванну и провести вечер с Чедом, или о том, что пора бы моему спинному хребту затвердеть — настолько, чтобы я все же смогла сказать своей сестре и Дилену, что нельзя спать целый день, а все ночи проводить вне дома и жить на всем готовом до тех самых пор, пока не подойдет время отправляться в роддом.
— Конечно, они только недавно приехали…
Ага, второй вариант.
— …Но ведь надо же как-то планировать свое будущее.
— Завтра я поговорю с Джиной, — обещаю я.
Она останавливает машину рядом с Клубом. Печка у нее не работает, и стекла запотели изнутри от нашего дыхания. Я протираю окно со своей стороны.
— Не хочется мне быть сукой, или как там это называется, — продолжает она. — Просто у нас стало… слишком тесно.
— Я понимаю. Я поговорю с Джиной. — Я начинаю вылезать (она припарковалась во втором ряду), но потом останавливаюсь. — Слушай, а как разделяют сиамских близнецов?
Она поджимает губы.
— Понятия не имею. Скальпелем.
Я киваю головой, как будто ответ вполне исчерпывающий:
— Спасибо.
В Клубе тепло. По сравнению с салоном машины Индии. Сейчас середина недели, и далеко не во всех отсеках сидят люди, поэтому тепла тел и дыхания не хватает, чтобы обогреть помещение. А значит, как только щеки у меня оттают и из носа перестанет течь, мне опять станет холодно. На сцене блюзовая группа из трех человек. «Робкие ребята». По крайней мере, так написано на большом барабане. Оглядевшись, я вижу Джону, сидящего на нашем обычном месте.
Гитарист наклоняется к микрофону:
— Ну что, может, хоть кто-то из вас выйдет потанцевать? Мы же здесь из сил выбиваемся. Вы что, не видите, что мы робкие? Давайте выходите, мы так больше не можем!
Классно. Давление на жалость как рекламный ход…
Я подхожу к Джоне и, бросая пальто на скамью напротив, ловлю след чего-то. След черной дыры. Черной дыры в его глазах. А это еще хуже, чем магнит: она захватывает меня, засасывает… И я говорю первую глупость, какая приходит мне в голову:
— Пошли потанцуем? А то как-то неловко перед этими «Робкими ребятами».
Он моргает, и черная дыра мгновенно исчезает в изгибе уголков его губ.
— Издеваешься? Я же идиот идиотом, когда танцую.
— Это медленная песня. Тебе надо просто шаркать ногами по полу. Сделаем вид, что тебе лет девяносто, а я — стариковские ходунки, на которые ты опираешься.
Он отрицательно качает головой, но вылезает.
— Вот, правильно, — говорит гитарист, когда мы идем к сцене. — Спасибо вам, люди.
— Слышишь, мы люди, — говорю я Джоне, пытаясь сделать вид, что не дрожу. — Я — человек. И ты человек.
Он как-то странно смотрит на меня, но я все же делаю шаг в его объятия и кладу холодную щеку на его рубашку. Погружаюсь в запахи «Тайда», дезодорирующего мыла и… в общем, Джоны. В аромат, который знаком мне практически с тех пор, как я стала понимать, что такое запах. Все это связано с травой, и звездами, и с жаркой комнатой на втором этаже, и с «Бургер Кинг»… И мы шаркаем по полу, более или менее попадая в ритм того, что играют эти трое.
Потом Джонз выдыхает — в первый раз с тех пор, как я к нему прикоснулась. Я чувствую, как под моей щекой опадает и поднимается его грудь. На протяжении нескольких тактов, пока мы медленно дрейфуем туда-сюда, вычерчивая по полу неуверенный треугольник, его подбородок просто лежит на моей макушке. Я почти сплю — я слишком вымоталась, чтобы понять, насколько мне уютно вот так медленно переминаться с ноги на ногу, — когда он вдруг опускает губы к моему уху, и его дыхание шевелит мне волосы:
— Ты веришь в Бога? — спрашивает он.
— Не думаю, что Бог мне понравился бы, — говорю я в звенящую от цикад ночь, — если бы я его встретила.
— Почему? — спрашивает Джона. — Я хочу сказать, что, может быть, он наказывает только плохих людей.
— Иов не был плохим. Мне кажется, Богу просто нравится быть злым. Надо бы мне прочитать свой гороскоп…
— Ну, это-то сплошная лажа.
— Ничего не лажа! — Я показала вверх, на звезды: — Гороскопы зависят от них.
— Это же только звезды. Что они могут сделать?
Но я не хотела просто так сдаваться.
— Луна очень даже может. С океанами. Почему же тогда звезды не могут ничего сделать с людьми?
— Да ладно тебе. Все это лажа. Хочешь, я предскажу тебе будущее?
Я перевернулась на живот. Это было интересно. Джона-оракул…
— Давай.
Он взял мою руку и закатил глаза.
— Мы будем дружить до самой смерти…
— Да неужели? Вот никогда бы не подумала!
— … И Неряха Джеф будет говорить тебе «Привет!» весь следующий год. — Он отпустил мою руку.
— Ты же все высосал из пальца. Как та тетка, что составляет гороскопы для газеты. «Венера входит в созвездие Скорпиона» или что-то типа того.
— Да? Ну, мое предсказание, по крайней мере, соответствует действительности.
Я ущипнула его за руку.
— Ты веришь в Бога? — шепчет Джона мне на ухо.
Я откидываюсь назад. Но не вижу ничего выше пульса у него на горле. Такой крохотной пульсирующей жилки. Толчки крови при каждом ударе сердца. Наверное, Майк прибавил отопление. Здесь жарко, как летом. И уже где-то под сценой начинает петь цикада…
Нет, это усилитель. И он дымится.
— А, черт! — говорит гитарист. — Эй, Майк, у тебя есть огнетушитель?
Мы будем дружить до самой смерти.
Все не так. Нельзя постепенно отойти от друга. Сиамские близнецы не отходят друг от друга. Один из близнецов не может просто встать с дивана в субботу утром, сказать: «Пока, еще увидимся» — и выйти из двери. Нельзя отойти. Нужно… скальпелем.
