— Ни в коем случае! — искренне ответил Барни.
— Я их ничуть не идеализирую. Просто у меня хорошая память. — Заметив, что интерес слушателя обострился, Мотли перешел на заговорщический шепот. — Какое значение имеет такой секс-символ, как Сиам, в наше время, когда секс значит так немного? Ведь она дает совсем мало! Мы же стараемся взвинтить цену на эдакую малость, требуем, чтобы люди платили хорошие деньги за сущую ерунду. Станут ли они платить? Неужели мы — фокусники? Нет! — Куриная обглоданная ножка упала в тарелку, символизируя окончательность приговора.
Мотли закрыл глаза и снова их открыл. Впервые в его голосе зазвучали нотки угрызения совести.
— Все мы слишком много мечтаем. Мечты окрыляют нас, мы проникаемся честолюбивыми замыслами, а потом нам вонзают нож в спину. К нашему позвоночнику прямо-таки приросли все эти мечтания, точно мясо к костям. Сиам обладает способностью пробиться в самые потаенные уголки души. Мы грезим, а она тут как тут, и мы не можем от нее отмахнуться. — Мотли на мгновение воздел глаза к потолку, словно с небес внезапно на него снизошла благодать. — Она настолько естественна, настоящая богиня секса, хотя я не удивлюсь, если большинство мужчин быстро забывают о своем желании забраться к ней в постель и отдаются бесплотным мечтам. Вот такой парадокс! Сиам сродни чревовещателю: я смотрю сейчас на тебя — измотанного, отчаявшегося, на несостоявшегося героя, изголодавшегося по деньгам и сексу, — и внушаю надежду. Она тоже вселяет в людей иллюзии. Почему бы и нет? Сиам Майами, пожалуй, поважнее Красного Креста. Благодаря сексу отчаявшиеся люди зачастую начинают чувствовать свою значительность.
Барни полагал, что настало время согласиться, однако в подобной компании любая его реплика выдала бы его невежество. Неожиданно для себя самого он задал разумный и вполне уместный вопрос:
— Существует ли вообще способ защитить её во время гастролей как женщину?
Правильный ход мыслей Барни заставил Мотли довольно улыбнуться. Он занялся другой куриной ножкой, опустив ее, как опускает свой молоточек судья, оповещающий о конце долгого процесса.
— Все, о чем я говорил, ей крайне необходимо. Однако, — он взмахнул куриной ножкой, словно салютуя, — успех может не принести ей желанного удовлетворения. Но это уже совсем другая история. Об этом мы с тобой не будем разглагольствовать. Если в ее характере и есть изъяны, то при таком напряжении любой пущенный пузырь может лопнуть, как бабл-гам, и залепить ей лицо. Она сознательно идет на риск. Когда ты выворачиваешь себя перед публикой наизнанку, становясь собственностью зрителей, то это значит, что ты умираешь и никак не можешь умереть. Живым ты выглядишь только на кинопленке. Она торчит на сцене нагая, и, поверь мне, ни ты, ни я ничем не можем ей толком помочь, разве что догадаемся заранее позаботиться, чтобы она не вздумала помочиться на сцене. Прикрывай ее, не забывай об ее удобствах, смотри, чтобы ела, дальше все зависит от нее самой. Понимаешь, она всегда может все бросить. Она, конечно, не обязана этим заниматься. Но она уже не вернется к обычной жизни. Понимаешь, какой надо быть живучей, чтобы подняться с пола, как сделала она? А ведь уже числилась бракованным товаром. На нее наступали, о нее вытирали ноги, ее унижали. На ней поставили крест. И всему виной ее провал. Ее размазали по асфальту. Она вмиг стала товаром самого низкого сорта, непригодным для массового употребления. Но сумела подняться. Она борется за себя. Ты понимаешь?
— Понимаю, — тихо сказал Барни.
— Когда она вошла в мой кабинет, клянусь, мне показалось, что меня посетило привидение. Девушка, сохраняющая величие даже при полном поражении, должна снова ощутить вкус победы.
— Даже если эта победа окончательно лишит ее иллюзий?
— Именно так. Ты удивишься, — палец Мотли едва не ткнул Барни в горло, как кинжал, ради вящей убедительности, — но кое-кому все это идет на пользу. Ты полностью обнажаешься, но, с другой стороны, в таком кошмаре ты обретаешь вдруг и гуманность, и безукоризненную честность. Она станет больше ценить внутренний мир человека, чем те, кто увяз в компромиссах и никогда не устраивает себе подобных проверок.
Наконец-то Мотли сказал что-то разумное. Барни перевел дух. На сцене за их спинами появился ансамбль, все эти бестолочи расположились кто где и заиграли музыку, способствующую пищеварению.
Мотли с Барни снова приступили к еде. Вскоре настал решающий момент. Барни заранее почувствовал его приближение, потому что его собеседник, как натура эмоциональная, бурно выражал свои чувства, и это сразу проявлялось в мимике. Стоило Мотли открыть рот, как Барни понял, что не ошибся.
— Когда ты войдешь в гримерную Сиам после шоу, не жди, что она одобрит твою кандидатуру.
— Почему? — Барни был озадачен.
— Потому что она ее не одобрит. Она хочет, чтобы ее администратором на время гастролей стал какой-нибудь выдающийся тип — семи пядей во лбу. — Мотли выглядел подозрительно спокойным. — Ты сможешь выдержать насмешки и не обидеться?
— Почему бы и нет? — Ответ Барни был совершенно искренен.
— Прекрасно! — У Мотли мгновенно улучшилось настроение. — Не жди от нее одобрения. Ты должен сразу начать действовать как ее администратор. Пускай почувствует, что ты способен сохранять полное спокойствие и что она может на тебя положиться. Принимай решения и действуй так, будто ты уже получил место. Шансов у тебя немного, а это значит, ты должен очень постараться. Она привыкла к закаленным бойцам-профессионалам, а не к зеленым юнцам, уразумел?
Барни забыл про еду. Непонятно, зачем Мотли дотянул до последнего и только теперь сообщил дурную весть. Впервые за весь вечер получение столь теплого местечка не казалось Барни решенным делом. Однако после таких посулов он уже не мог вернуться к прежней жизни. Зачем понадобилось его так активно готовить ко всем немыслимым поворотам? Зачем он прихватил взятый напрокат чемодан и сдал его на хранение в гардероб? А все потому, что он не сомневался: его уже взяли на работу.
Костлявый официант с узкими плечиками и жадными глазами, привыкший шарить по скатерти в поисках мелочи, не доверяя свечам, услужливо склонился над их столиком.
— Десерт? — Его профессиональная улыбка действовала Мотли на нервы. — Что прикажете, джентльмены?
— Кофе, клоун!
— Кофе, — повторил Барни.
— Не желаете яблочный пирог?
— Наверное, у вас на кухне никаких отходов! — не выдержал Мотли. — Почему-то вы, Август, mein Herr, не спрашиваете моего гостя, понравился ли ему бифштекс, который он оставил недоеденным.
