— С чего мне помнить, как Аспен давала тебе наркотики? — Я вижу, как в ее глазах мелькает сожаление, едва эти слова срываются с языка. Она сжимает руками раковину и опускает голову. — Прости. Сегодня был трудный день. — Шумно выдохнув, она отталкивается от раковины. Затем подходит ко мне и, обняв за поясницу, упирается лбом мне в грудь.
Я лишь обнимаю ее, потому что даже представить не могу, что творится сейчас у нее в голове. Она старается, как может, поэтому я не принимаю всплески ее настроения близко к сердцу. Несколько минут мы стоим, обнявшись, и я чувствую, как ее сердцебиение постепенно приходит в норму.
— Хочешь пойти в постель? — спрашиваю я тихо.
Она кивает в ответ, и, проведя руками вдоль ее спины, я помогаю ей снять кофту. На пути из ванной к кровати мы начинаем целоваться.
У нас уже сформировался вечерний ритуал. Она психует. Я успокаиваю ее. Мы занимаемся любовью.
***
Когда Лейла засыпает, я иду в душ. Мне не удалось заснуть, поэтому я спустился вниз и за пару часов переделал дел на целый день. Я побрился, перемыл посуду и написал несколько строк для новой песни.
Сейчас час ночи, и я наконец вернулся в постель рядом с Лейлой, но мой разум никак не хочет успокаиваться.
Я закрываю глаза и пытаюсь заснуть, но голова полна мыслей. Я думал, что сегодняшний день станет другим для Лейлы. Спокойным. Думал, что все вновь будет как в день нашей встречи, но этого не случилось. Сегодня все было в точности, как в любой другой день, с тех пор, как ее выписали из больницы. Я считаю, что ей стоит сходить к психотерапевту, хоть мне и не хочется вновь озвучивать это предложение. Ее лечащий врач советовал записаться. Ее мать и сестра тоже советовали. Но Лейла настояла, что справится сама. До сих пор я был на ее стороне. Считал, что тревога пройдет, если я буду поддерживать ее. Но становится только хуже.
Я лежу, уставившись на часы, когда вдруг чувствую, как Лейла шевелится в кровати. Слышу, как она встает и ступает по паркету.
Сперва я решил, что она идет в ванную, но шум ее шагов стих, и какое-то время не слышно никакого движения. Я чувствую, что ее нет в постели, и поворачиваюсь посмотреть, что она делает.
В паре метров от кровати стоит зеркало в полный рост. Лейла рассматривает себя в его отражении. Я не понимаю, что она пытается там увидеть, потому что темную комнату освещает только струящийся в окно лунный свет. Она изучает свое отражение, поворачиваясь вправо и влево. Даже странно, как долго она смотрится в зеркало. Я жду еще пару минут, подумав, что Лейла вернется в постель, но она не возвращается.
Шагнув ближе к зеркалу, она прижимает ладонь к его поверхности. Затем проводит по нему указательным пальцем, будто очерчивая контуры своего тела.
— Лейла?
Она резко оборачивается. Ее глаза широко распахнуты от смущения, будто я застукал ее за чем-то постыдным. Она спешно возвращается в кровать и укладывается под одеяло спиной ко мне.
— Спи, — говорит она шепотом. — Со мной все нормально.
Некоторое время я лежу и изучаю взглядом ее затылок, но в конечном итоге отворачиваюсь. Заснуть я точно не смогу. Особенно теперь.
Я смотрю на циферблат часов, пока не переваливает за половину второго утра. Лейла опять заснула, тихо посапывая.
Сколько бы я ни лежал в постели, мне заснуть не удается.
Я встаю и спускаюсь вниз, прихватив телефон. Устраиваюсь на диване в Большом Зале. Сейчас половина второго утра, но в Сиэтле лишь половина двенадцатого. Мама никогда не ложится спать до полуночи, и я отправляю ей сообщение, проверить, не спит ли она. В ответ раздается звонок.
Я облокачиваюсь на подлокотник дивана и провожу пальцем по экрану.
— Привет.
— Вы добрались до Канзаса? — спрашивает она.
— Да, приехали около пяти вечера.
— Как Лейла?
— Нормально. Все по-прежнему.
— А ты как?
— Нормально. По-прежнему, — вздыхаю я.
Мама смеется в ответ, потому что всегда знает, когда я вру. А еще она знает, что я расскажу ей, что сочту нужным и когда буду готов.
— Как там Тим? — Это первый парень, с которым мама начала встречаться после смерти отца. Я виделся с ним пару раз. Он вроде нормальный. Скромный. Тихий. Именно такого парня я бы хотел видеть рядом с ней.
— Нормально. У него не набралось учеников в утреннюю группу, и ее отменили. Теперь у него три свободных часа каждое утро, чему он очень рад.
— Повезло ему, — отвечаю я. А затем, не успев даже осознать, что говорю, я спрашиваю: — Ты веришь в призраков?
— Вопрос неожиданный.
— Я знаю. Просто не припомню, чтобы мы с тобой говорили об этом.
— Да я как-то равнодушна к этой теме, — говорит она. — Не могу сказать, что не верю, но и событий, которые заставили бы меня поверить в них, со мной тоже не случалось. — Мама замолкает на мгновение. — А что? Ты веришь?
— Нет, — отвечаю я. Потому что правда не верю. — Но сегодня… не знаю. Произошло кое-что странное. Я чуть не спалил дом во время готовки. Я был наверху, когда почуял запах дыма. Вернувшись на кухню, обнаружил в раковине полотенце, которое оставил возле плиты. И кран был открыт. Кастрюля валялась на полу, и конфорку кто-то выключил. Лейла все это время была наверху, так что не могла этого сделать.
— Странно, — отвечает мама. — В доме установлена система безопасности?
— Нет. Но он был заперт изнутри. Даже окна закрыты, так что никто не смог бы потушить огонь и уйти незамеченным.
— Хм. И правда, странно. Но раз этот некто спас вас от пожара, похоже, что у вас поселился ангел-хранитель. А не призрак.
Я смеюсь.
— Или хранитель… дома с призраками, — говорит мама, смеясь над собственной шуткой. — Что еще у вас происходит?
Я вновь отвечаю ей вздохом и больше ничего не говорю.
— Вполне нормально испытывать подобные чувства, Лидс.
— Я ничего не говорил о своих чувствах.
— И не нужно. Я же твоя мать. По голосу слышу, что ты встревожен. Да и комплекс вины, к сожалению, всегда был тебе присущ.
В этом она права. Я прижимаю ладонь ко лбу.
— Не понимаю, что со мной не так.
— Давай-ка подумаем… На тебя напали в собственном доме. Любимая девушка едва не погибла. Ты целый месяц провел с ней в больнице, и еще дольше заботился о ней. Сдается мне, причин для стресса немало, — говорит она. — А еще у вас призрак до кучи.
Я смеюсь, чувствуя, как напряжение начинает меня покидать. Мама всегда умела объяснить все мои чувства, о которых я даже не упоминал.
— Знаешь, чего мне не хватает? — спрашивает мама.
— Чего?
— Тебя. Мы не виделись уже полгода, и последняя встреча прошла при неприятных обстоятельствах. Когда ты приедешь в Сиэтл?
— Скоро. Лейле уже можно путешествовать, посмотрим, чего она захочет. Может, в следующем месяце?
— Когда угодно, главное, приезжай.
— Хорошо. Обсужу с ней и завтра тебе позвоню.
— Отлично. Люблю тебя и скучаю. Обними за меня Лейлу.
— Обязательно. Я тоже тебя люблю.
Я вешаю трубку и остаюсь неподвижно лежать на диване, чувствуя себя разбитым. Может, у меня депрессия. Может, это мне пора к психотерапевту.
Сколь бы дерьмовой ни была эта мысль, в какой-то степени я даже надеюсь, что все чувства, которые я испытываю в последнее время, вызваны депрессией. Химическим дисбалансом в организме. Тогда я мог бы каждый день принимать таблетки и постепенно возрождать любовь к жизни.
Звучит как очередная строчка из песни. Я беру со стола ноутбук и открываю текстовый редактор. И начинаю набирать строчки.
«Я ничего не почувствую, если ты ударишь меня в самое сердце.
Я почувствую и того меньше, если ты пырнешь меня ножом.
Но я не перестал любить тебя.
Я перестал любить жизнь».
Я перечитываю строчки, не сомневаясь в том, что никогда прежде не писал более правдивых слов. Кажется, будто больше ничто не вызывает во мне эмоций. Даже написание песен. Эти строчки будто вскрывают раны, которые я пытался вылечить.
