– Посмотри внимательно, здесь есть тот отморозок с вокзала?
У Маринки по спине пополз холодок.
– Я... Пап, ты серьёзно думаешь, я помню, как он выглядел?
– Посмотри, посмотри.
Она взяла фотки. На них были молодые, бритые «под ноль» парни в белых майках. Быстро пролистала всю стопку, почувствовав, как резко ударила в голову кровь, когда среди них попался и Данила. Вернула фотки на стол.
– Да вроде нет. Не знаю. Говорю же – я не помню его. А что это вообще?
– С Центрального военкомата сегодня прислали, – задумчиво взял отец фотки. – Это те, кто дембельнулись на прошлой неделе. Ну-ка, давай вот так попробуй, – разложил их на столе в три ряда. – Не торопись, присмотрись. Даже если сомневаешься, но смутно похож, всё равно говори.
Маринка нервно зажала вспотевшие ладони между колен. Взгляд упорно лез на фотку Данилы, но она всеми силами его отводила.
– Ну не знаю я, пап!
– Хорошо, а вот так? – он оставил на столе всего три карточки. Среди них и Данила. По центру. Маринка почувствовала, что краснеет.
– Не знаю. Не помню.
– Это кто тут у вас? – с интересом вглядываясь в фотки, остановилась за спиной отца Оксанка.
– Да вот, пытаюсь определить личность того идиота с вокзала, а Маринка, говорит, не помнит.
Маринка встретилась с Оксаной взглядом – та явно узнала Данилу и совершенно не поверила в то, что его не узнала Маринка. Строго вздёрнула бровь, всем видом показывая, как ей надоела эта бесконечная брехня, и Маринка сдалась:
– Ну... Вот этот, вроде, похож. Но не точно. А зачем тебе? Ты что, привлекать его собрался? За что? Нет же состава, у тебя даже синяк уже сошёл!
Отец взял фотку, задумчиво сощурился:
– Было бы тело, найдётся и дело! Ты правильно вспомнила, это он и есть. Я его, в отличие от тебя, очень хорошо запомнил. Вернее, вспомнил. Потому что ещё в девяносто первом протокол для постановки на учёт по делам несовершеннолетних на него составлял.
Закрылась у себя в комнате, свернулась калачиком на кровати. Как ей было хреново! Тонула в этой неразберихе, в чувстве беспомощности и вины.
Что с ней случилось, вдруг? Как она до этого дошла?! И как теперь быть?
Взяла спрятанную в тетради фотку Кирилла и снова свернулась на кровати, вглядываясь в его черты. Улыбка его сногсшибательная, от которой, кажется, загораются звёзды, заразительный открытый смех и юмор... Такое красивое, пластичное и в тоже время подкачанное тело.
Казалось, чувствует, как он обнимает, как, с трудом сдерживаясь, от того, чтобы нагло залезть под юбку, щекочет жарким дыханием ухо:
– Малинка моя диетическая...
– Почему диетическая? – кокетливо уворачиваясь, фыркает она.
– Потому что сдохнуть можно от истощения, на твоём сухпайке!
– Знаешь что, не нравится, иди вон, – демонстративно надувается она, – давалку себе какую-нибудь найди! Вон Гаврилова на тебя слюни пускает и даже не скрывает этого! А я не такая! Не устраивает – свободен!
– Не надо мне давалку, – прикусывает Кир мочку её уха, – я подожду, пока Малинка созреет... Она ведь созреет, м?
– Посмотрим на твоё поведение!
Он, рыча, целует её шею, а она млеет от его тёплого запаха – слегка похожего на цитрусовые леденцы шлейфа парфюма.
Да, Катька права, говоря, что её просто накрыло от тоски и ревности. И если бы она не ломалась так долго, может, всё было бы иначе...
Но это ведь ненормально, удерживать парня сексом? Об этом, вон, во всех девчачьих журналах пишут!
Поцеловала фотку, прижала к груди, и тут же суетливо сунула её под подушку, когда в дверь тихонько постучали. Утёрла слёзы.
– Да?
– Ты что, уже спать? – заглянула Оксана. – Что-то прям, как никогда рано. – Вошла, остановилась у окна. – Ничего мне объяснить не хочешь?
– Не понимаю, о чём ты.
– Да ладно. Ты ещё скажи, что и правда не узнала того хулигана. Ну? Зачем ты его выгораживаешь?
– Низачем. Просто ты же знаешь отца, ему если в бошку втемяшится – он никому покоя не даст. Ну подумаешь, пошутил пацан, что теперь-то? И отец, между прочим, первый драться полез!
– И слёзы твои тоже исключительно из жалости к судьбе незнакомого мальчика, так?
– Какие ещё слёзы? – суетливо отвернулась Маринка от света. – Просто сопли. И горло першит.
Оксана вздохнула:
– Давай ты больше не будешь мне врать? А то я между вами с отцом как между двух огней. Ты знакома с этим парнем, так? Поэтому вы и целовались на вокзале, а отец вас просто застукал. Поэтому он и второй раз тебя там подзывал, и ты пошла. Так?
– Нет.
Оксана выжидающе молчала.
– Да правда, нет!
– Ну и ладно, – пожав плечами, она направилась к двери, – тем лучше. Меньше мороки. А то я уж думала убеждать отца, чтобы оставил мальчишку в покое. Спокойной ночи.
– Мы с ним потом познакомились! – обхватив подушку, призналась Маринка, словно в прорубь нырнула. – Случайно. Правда, случайно! И он нормальный, Оксан! – встретилась с ней взглядом, но не выдержала, опустила глаза. – Поговори, пожалуйста, с папой.
– Случайно? Допустим. Но не в ту ли ночь, когда ты напилась непонятно где и с кем?
У Маринки мгновенно вспыхнули щёки, и Оксана, вздохнув, качнула головой:
– Час от часу не легче. И что у тебя с ним, отношения?
– Нет! Нет, Оксан, правда, нет! Я тебе клянусь! Напилась с ним, да, но отношений нет! Ну правда! ...Так ты поговоришь с папой?
– Если ты пообещаешь больше не общаться с этим парнем. В противном случае, сама понимаешь, отец рано или поздно узнает и свяжет дважды два, и тогда влетит нам обеим. Так что просто закрываем эту тему и всё, да? Тем более, что у вас с ним нет отношений. Ведь нет?
– Нет!
– Хорошо, я поговорю. Доброй ночи. Кстати, ты завтра утром сможешь с Тёмушкой погулять, пока я на рынок схожу?
Глава 16
На следующий день она не пришла. Данила как чувствовал, что так и будет! Ещё накануне, когда обнимал её со спины, пока она мыла руки и через зеркало заглядывал в её пылающее лицо – уже тогда ёкало. Но Маринка как обычно отмахивалась в ответ и хихикала. Вот только взгляд прятала.
Не притормозил вовремя, перегнул.
Прождал весь вечер, не выпуская из пальцев тоненький золотой браслетик с висюлькой-сердечком. Раньше надо было подарить – вчера, позавчера... Да сразу как купил! А он морозился, боялся, что не понравится. Ссал, как лох.
Чёртова язва, откуда она такая свалилась на его голову?
Ну почему не пришла? Может, просто не получилось?
Но она не появилась и ещё через день, и ещё. Данила разозлился и перестал тратить вечера на ожидание.
Кинулся в дела, съездил, наконец, к матери в Ольховку, обнаружил, что она больше не живёт с тем чмырём дядей Колей и его ремнём с солдатской пряхой, от которого Данила с одиннадцати лет упорно сбегал в город к отцу, и там, на вольных хлебах, пока отец бывал в рейсах, неделями оставался сам себе хозяином, пока его не ловили на очередной хулиганке и принудительно не отправляли обратно к матери.
– Ма, так ты что, одна теперь?
– Как видишь.
А Данила смотрел, и видел, что не одна. Нет, ну в смысле, мужские носки по дому не валялись, и, судя по быту, постоянного сожителя не числилось, но при этом всё было ладно. Лампочки вкручены, ничего нигде не отваливается, не скрипит. При дяде Коле тут был просто мандец – мать не справлялась, а ему нахрен ничего не надо было. А теперь всё по уму. Да и сама мать похорошела.
Пытать не стал. Скрывает – её дело. Даниле давно уже не было интересно как она и с кем. Живая-здоровая – и ладно.
– Ма, ты зачем мебель от отца вывезла? Только не надо втирать, что не ты.
Она засуетилась, пряча глаза, но отпираться не стала:
– Деньги нужны были. Обойки поклеить, то, сё. Да и с работой у нас здесь туго, вот, пара месяцев только, как в магазин устроилась.
– Обойки?! – разозлился Данила. – Ну ладно телек, ма, ладно стиралка, там, шкаф, кресло, но бабушкин стол? Ему больше ста лет было! Ты не имела права!
