дружелюбна. Раньше я думал, что она распускает руки, но у пьяной Эдди руки, как у осьминога, и было непросто удержать их от путешествия по мне слишком далеко на юг.
Когда мы собирали яблоки в саду, я познакомился с ее игривой стороной: она заставила меня прыгнуть с ней в кучу листьев. У меня был жуткий зуд и, вернувшись домой, я нашел листья в своем свитере, но безудержный смех Эдди стоил любого дискомфорта.
Сейчас мы в башне МакГроу на территории Корнельского университета и поднимаемся по лестнице, чтобы взглянуть на звезды под бой курантов. В башне двадцать один колокол — в основном, их столько встречается в студенческих кампусах — и, когда я приглашал Эдди сюда, то боялся, что она упадет в обморок, настолько романтично это прозвучало.
Вспоминаю наши предыдущие свидания, и легкая улыбка трогает мои губы. Я улыбаюсь не только из-за воспоминаний, но и от представшего передо мной вида — лучше и быть не может. Эдди идёт впереди, а я позади пялюсь на ее попку, потому что легкое покачивание ее бедер при каждом шаге гипнотизирует меня. Слава богу, я надел спортивные штаны.
— Чертовски ненавижу кардионагрузки (прим. пер.: кардионагрузки — упражнения, укрепляющие сердечно-сосудистую систему), — жалобно хрипит Эдди, прерывая мои воспоминания и восхищенный взгляд. — Ненавижу. Их.
— У тебя не было с ними проблем, когда мы ходили в поход, — напоминаю ей.
— Поход не считается кардиотренировкой, — она настаивает. — Сейчас мне не хватает воздуха, чтобы объяснить тебе, в чем разница, но поверь мне, она есть. Кроме того, — Эдди делает паузу и глубоко вздыхает, — прямо сейчас я тебе не друг.
— Что? Почему это?
— Потому что. — Она тяжело дышит, пытаясь отдышаться. — Ты даже не запыхался.
— Это благодаря тому, что я обожаю плавать. Буду счастлив когда-нибудь научить тебя.
— Может быть. — Глубокий вдох. — Почему я согласилась на это?
— Потому что это романтично и является главной достопримечательностью Корнельского университета.
— К черту достопримечательности, — пыхтит она.
Подавляю смех, который только усиливается от ее слов.
— Может, вернемся? — Не могу сдержать дразнящую нотку в своем голосе.
Эдди ворчит в ответ, и я делаю еще несколько шагов. Ее темп значительно замедлился, но я не возражаю, если ей понадобится больше времени, чтобы добраться до вершины. Если она захочет спуститься обратно, мы сделаем это, но я буду скучать по прекрасному виду. Снова пялюсь на ее попку и чуть не врезаюсь в Эдди, когда она резко останавливается. Я останавливаюсь, чтобы мы не упали.
Она оборачивается и смотрит на меня перепуганным взглядом.
— Сколько ступенек мы уже прошли? Я знаю, что ты считал. Еще недолго, верно? Я действительно хочу услышать бой колоколов.
Мы проверяем время, у нас есть еще пятнадцать минут до начала концерта.
Ей не понравится мой ответ, потому что я собираюсь отнять ее теплящуюся надежду. Чувствую себя ужасно, но у меня уже есть план, как загладить свою вину.
— Мы прошли семьдесят три ступеньки.
— А сколько еще ступенек?
— С того места, где ты стоишь? Всего сто шестьдесят одна ступенька, — говорю, без раздумий. — Осталось еще восемьдесят восемь.
— Подожди! — Эдди дышит с трудом. — Тео, ты врешь и не краснеешь. Еще даже не половина пути! Это займет у меня целую вечность.
Ее подшучивания и реальное возмущение вызывают у меня смех.
— Я не вру.
Разочарованно вздыхая, она прислоняется спиной к стене и опирается бедром на поручень.
— Не хочу быть плаксой, но я не думала, что наблюдение за звездами будет таким головняком.
Я молча поднимаюсь на несколько разделяющих нас ступенек, оставляя между нами немного пространства. Поворачиваюсь и говорю через плечо.
— Ты не плакса. А теперь запрыгивай. — Развожу руки в стороны, давая ей понять, что собираюсь прокатить ее на спине.
В ответ тишина и я почти слышу ее мысли.
— Тео, ты не будешь нести меня восемьдесят восемь ступенек на верх башни. Ты устанешь. Я слишком тяжелая.
Как можно вежливее смеюсь над ее словами.
— Я не устану и ты не тяжелая. Ты миниатюрная. Поверь мне, моя выносливость лучше, чем ты думаешь.
Эдди издает звук, нечто среднее между прерывистым и тихим вдохом, что в принципе невозможно. У меня нет времени думать о том, что это может значить, потому что чувствую спиной ее тепло. Она касается моих плеч, прижимаясь ближе, и я не могу не задаться вопросом: не совершил ли я ошибку? Если она будет держать свои руки при себе, с нами все будет в порядке, и мы не разобьемся насмерть.
— Я доверяю тебе. Только не урони меня.
Эдди пробегает руками по моим плечам, затем обвивает шею и сжимает мою грудь. Я приседаю, наклоняюсь и хватаю ее за бедра. Выпрямляясь, поднимаю ее еще выше по спине, пока нам обоим не становится удобно.
— Н-никогда, — обещаю я. — А теперь, поскольку я делаю кардионагрузки за нас двоих, все разговоры за тобой.
Она смеется, потому что при нынешнем раскладе она все равно говорит больше меня.
— Это не будет проблемой. О чем ты хочешь, чтобы я рассказала?
Начинаю подниматься по ступенькам, придерживаясь за поручень в качестве опоры.
— Расскажи мне о себе.
— Я неинтересна, — тихо говорит Эдди мне на ухо, и я слышу в ее голосе оттенок неуверенности.
— Я не согласен. Думаю, ты о-очень интересна, — отвечаю искренне и полагаю, она это знает, потому что не опровергает мои слова. — Чего я еще не знаю о тебе? — Задумавшись, делаю паузу. Через несколько ступенек добавляю: — Какая у тебя семья? Какой ты была в старшей школе? Как тебе в университете? На самом деле, рассказывай все, что душе угодно. Я просто хочу у-узнать т-тебя.
— Ты такой милый. Спасибо. — Она завершает свой сладкий шепот быстрым поцелуем в мою шею и мою кожу обжигает это прикосновение. — Дай, подумаю… Я единственный ребенок, но у меня много больших, здоровенных двоюродных братьев. Я никогда не задавалась вопросом, как это иметь родного брата или сестру, потому что в детстве мы проводили много времени вместе. Моя семья большая, шумная и сумасшедшая. Наверное, поэтому я так прямолинейна, потому что приходилось соответствовать своей семье, чтобы быть услышанной.
— Что ж, это многое объясняет.
— Эй! — Эдди
