и я ухмыляюсь.
— Ты имеешь в виду завтрак, который ты сейчас сжигаешь?
Повернувшись с шокированным выражением лица, она хватает сковородку, и попутно выдает множество проклятий. Она выбрасывает подгоревший блин в мусорное ведро и ставит сковороду обратно на плиту. Она наливает еще теста, ее движения неуверенны, я бы сказал судорожно дерганые.
— Сегодня утром мне позвонила мама, — говорит она, повернувшись ко мне спиной.
По какой-то причине я решаю не подходить к ней близко и устраиваюсь за стойкой. Я не завтракал здесь с тех пор, как был куплен этот дом.
— Да, и с чего ты взяла, меня это должно волновать?
— Потому что это связано с тобой.
Я не замечаю ни ее выдоха, ни грусти, которая, кажется, покрывает ее слова. Несколько минут назад она казалась спокойной, но сейчас она выглядит разбитой, как будто кто-то пнул ее гребаную собаку или что-то в этом роде.
— Ну, говори… У меня нет целого дня, и мне не особенно интересно, что ты хочешь сказать. Лжецы есть и всегда будут лжецами.
Даже после моего неприятного замечания она поворачивается и ставит передо мной тарелку с блинчиками и беконом. Ее голубые глаза застывают, и я вижу, как она заметно сглатывает.
— Наши родители продлевают свою поездку. Видимо, решили еще куда-то заехать.
В ее тоне слышится горечь — явный признак того, что ее отношения с матерью такие же напряженные, как у меня с отцом.
Я намазываю блинчик маслом и отрываю кусочек и запихиваю его в рот, не вижу смысла что-то отвечать ей, ведь мне наплевать.
Молча, я откусываю еще кусочек, потом еще один, но Лера так и не сводит с меня глаз. Мне не нравится, мне кажется она видит меня насквозь. Как будто по-настоящему знает меня.
Но это не так, никто не знает.
— Тебя это как-то беспокоит, есть какая-то конкретная причина? — спрашиваю я, усмехаясь.
Я уверен, что это из-за меня. Она просто не хочет оставаться со мной наедине и я наслаждаюсь мыслью о том, как некомфортно ей из-за меня.
Привыкай, принцесса…
Лера пожимает плечами.
— Я не знаю. Я надеялась провести с ней немного времени до начала занятий. Я не видела ее три года. Было бы здорово, если бы она хоть немного отвлеклась от своих дел и поговорила со мной, вспомнила бы что у нее есть дочь, уделила мне частичку внимания.
Я останавливаюсь на середине укуса.
Что она только что сказала?
Три года? Блин. Я почти чувствую себя виноватым за то, что издевался над ней, ну почти.
Но потом это маленькое ноющее чувство угасает, я напоминаю себе, что она сама навлекла это. Она сделала это с нами обоими.
Терпеть не могу лживых людей, а она именно такая — она лгунья.
Лгунья с красивым лицом и разбитым сердцем.
Очевидно, что мать подвела ее во многих отношениях, и, по глупости, на долю секунды я задумался, что случилось с ней после той ночи.
Что произошло между ее родителями, что привело ее ко мне, что заставило придти сюда?
Ее ложь разрушила мою жизнь, но что она сделала с ее жизнью?
Честно говоря, я никогда не задумывался об этом, и сейчас мне все это не настолько важно, чтобы спросить ее. Это ее собственная вина.
Если бы она не соврала… Мы ведь были всего лишь детьми, она не обязана была делать это, если не хотела. Может быть, в ее глазах эта ложь выглядела как выход, так она хотела спасти свою задницу, но для меня это был конец. С этого момента моя жизнь начала разрушатся.
Все изменилось из-за ее глупой лжи.
Я потерял все… любовь моего отца, мою мать, моя жизнь рухнула из-за нее.
Краем глаза я наблюдаю за тем, как она готовит себе тарелку. Садится со мной за стоку, но не рядом. Она оставляет приличное расстояние между нами, как будто знает, что лучше не пытаться сесть рядом со мной.
Между нами воцаряется неловкая тишина, и я пытаюсь по-быстрому запихнуть в рот остатки еды. Мне нужно уйти отсюда, мне нужно уйти от нее. Подальше от ее цветочного запаха, ее ангельского лица, ее печальных глаз. Кровь в моих венах достигает точки кипения. Все эти невысказанные слова и вопросы висят между нами.
Я хочу причинить ей боль своими губами, сломать ее своими прикосновениями… Я хочу сказать ей, что она на самом деле не такая уж и нелюбимая, но это противоречит всему, что у меня внутри. Это было бы равносильно предательству самого себя, я должен никогда не забывать, почему мы враги, почему ее присутствие здесь неприемлемо. Я чувствую взгляд ее голубых глаз на своей коже…
Почему она не ест, почему она смотрит на меня?
— О прошлой ночи… — робко начинает Лера, а я крепче сжимаю вилку, металл впивается в мою ладонь.
Неужели девушка действительно хочет увидеть, как я выхожу из себя? Очевидно, да, потому что она продолжает.
— Что ты имел в виду прошлой ночью? Ты все время говоришь, что я солгала, но я не знаю про что ты. Возможно, я смогу объяснить… Я хочу устранить это недопонимание.
Не могу ее слушать. Сука. Раздражает.
Не понимаю нахрена гадина пытается строить из себя невинность.
— Ты, блядь, серьезно сейчас?
Я чувствую, как расхожусь, как во мне пульсирует гнев. Так долго я держал это внутри, позволял разъедать мою душу, а теперь она здесь, прямо передо мной, и все, что я хочу сделать, это заставить ее страдать.
Заставить ее заплатить.
Уронив вилку на мрамор, я сжимаю руку в кулак и бью по столешнице, заставляя ее подпрыгнуть на своем месте, моя голова пульсирует все сильнее.
Боль проносится по руке, но мне это нравится. Мне это еще как нравится. Ее тело дрожит, грудь быстро поднимается и опускается, а на щеках появляется розовый румянец. Она выглядит испуганной, но она также выглядит… Я не даю себе закончить эту мысль. Вместо этого я греюсь в лучах ее страха.
Как Лерасмеет сидеть здесь и притворяться, что не знает, о чем я говорю? Какая же она лживая. Каждое слово из ее рта — ложь.
Я не могу больше находиться с ней в этой комнате ни минуты. С силой отталкиваю стул назад, позволяя ему опрокинуться и удариться о твердый пол. От этого звука я и сам вздрагиваю, пульсация за глазами становится все более назойливой.
В сочетании с ее присутствием я в любую секунду готов сорваться.
Схватив свою тарелку, я
