Трэвис улыбнулся, крепко прижался ко мне губами, потом прижался лицом к моей шее.
— Я очень люблю тебя, Голубка, — с нежностью прошептал он, едва дыша.
Из глубокого сна меня вывело жужжание. Шторы, окаймленные лучами солнца, были задернуты. Одеяло и простыни свисали с огромной кровати. Мое платье соскользнуло со стула на пол и лежало там среди разбросанной одежды Трэвиса. На виду была всего одна туфля.
Наши с Трэвисом тела переплелись: закрепив брачный союз в третий раз, мы окончательно выбились из сил и отключились.
Опять послышалось жужжание. Исходило оно от моего телефона, лежащего на тумбочке. Я дотянулась до него, перегнувшись через Трэвиса, и увидела на экране имя Трента.
Адама арестовали. Джон Сэвидж в списке погибших.
И все. Мне стало тошно, и я удалила сообщение. Вдруг Трент больше ничего не написал, потому что полиция сейчас у Джима?
Я взглянула на часы: десять.
Со смертью Джона Сэвиджа становилось на одного подозреваемого меньше. И больше на одного погибшего, из-за которого Трэвиса будут мучить угрызения совести. Я попыталась вспомнить, видела ли Джона после начала пожара. Парень лежал на арене в нокауте. Возможно, он так и не встал. Я подумала о тех перепуганных девушках, которых мы с Трентом встретили в подвале. Подумала о Хилари Шорт, знакомой мне по парам математического анализа, — за пять минут до пожара я видела ее, с улыбкой на лице стоящей рядом со своим парнем возле противоположной стены «Китон-холла». Насколько велик список погибших и кто именно в него попал — вот о чем я изо всех сил старалась не думать.
Возможно, нас всех стоило наказать. По правде говоря, мы все несли ответственность за случившееся. Пожарные ведь не просто так запрещают подобные мероприятия и предпринимают меры предосторожности. Мы же закрыли глаза на опасность. По всем каналам передавали ужасающие новости, поэтому мы с Трэвисом старались избегать их. Но такое внимание прессы означало одно: следствию непременно понадобится виноватый. Я не знала, удовлетворит ли их арест Адама или же они захотят большего. Будь я на месте родителей погибших студентов, то выбрала бы второе.
Я не хотела видеть, как Трэвис садится в тюрьму из-за чужого безрассудного поведения. К тому же справедливо это или нет, но его арест никого из мертвых не вернет. Я сделала все, что смогла, чтобы уберечь Трэвиса от беды, и буду до последнего вздоха отрицать его присутствие в «Китон-холле».
Люди совершают и худшие поступки ради любимых.
— Трэвис, — сказала я, толкая его в бок.
Он лежал лицом вниз, спрятав голову под подушкой.
— Ммм, — простонал он. — Хочешь, чтобы я сделал завтрак? Яичницу?
— Сейчас всего лишь начало одиннадцатого.
— Завтракать уже можно. Может, сэндвич с яйцом? — предложил он, когда я не ответила.
— Малыш? — Я помедлила, потом с улыбкой взглянула на него.
— Да?
— Мы в Вегасе.
Трэвис резко вскинул голову и включил лампу.
Вспомнив наконец, что случилось за последние сутки, он вынул руку из-под подушки, схватил меня в объятия и накрыл своим телом. Он устроился между моих ног, потом нагнулся поцеловать: нежно, ласково, задерживаясь на губах дольше обычного, согревая их своим теплом.
— Тем не менее я все же могу заказать тебе яичницу. Хочешь, позвоню в обслуживание номеров?
— Вообще-то, нам нужно успеть на самолет.
Его лицо помрачнело.
— Сколько у нас времени?
— Вылет в четыре. Из отеля выселяемся в одиннадцать.
— Надо было забронировать еще на день. — Трэвис нахмурился и взглянул в сторону окна. — Сегодня мы должны валяться в кровати или у бассейна.
Я поцеловала мужа в щеку:
— Завтра идти учиться! К тому же лучше сейчас сэкономить и съездить куда-нибудь потом. Не хочу проводить медовый месяц в Лас-Вегасе.
— А я определенно не хочу проводить его в Иллинойсе, — поморщился Трэвис.
Я кивнула, соглашаясь с ним. С этим не поспоришь. Иллинойс и медовый месяц — понятия несовместимые.
— В Сент-Томасе красиво. И нам даже не понадобятся паспорта.
— Это хорошо. В боях я больше не участвую, значит нужно по возможности откладывать деньги.
— Больше никаких боев? — улыбнулась я.
— Голубка, я же тебе говорил. Мне ничего этого не нужно, если есть ты. Ты все изменила. Ты — мой завтрашний день. И ты же — апокалипсис.
Я наморщила нос:
— Мне не слишком нравится такое сравнение.
Трэвис улыбнулся, перекатился на бок, потом устроился на животе, положил руки под грудь и прижался щекой к матрасу.
— Ты кое-что сказал на свадьбе… что мы как Джонни и Джун. Я не уловила смысла.
— Ты не знаешь про Джонни Кэша и Джун Картер? — Он усмехнулся.
— Нет.
— Она тоже отчаянно сопротивлялась. Они ссорились, он совершал глупые поступки. В итоге они во всем разобрались и провели остаток жизни вместе.
— Правда? Могу поспорить, ее отцом был не Мик.
— Голубка, он больше не причинит тебе вреда.
— Ты не можешь этого обещать. Как только я начинаю где-то обживаться, он обязательно появляется.
— Что ж, мы устроимся на нормальную работу, будем не богаче обычных студентов, так что у Мика не останется возможности клянчить у нас деньги. Нам понадобится каждый цент. Хорошо, что на первое время осталось кое-что из сбережений.
— Есть мысли, куда устроиться? Я подумывала о преподавании. Математика.
Трэвис улыбнулся:
— У тебя здорово получится. А я, может быть, стану преподавать естественные науки.
— Могу дать рекомендации.
— Вряд ли они зачтутся, ведь ты моя жена.
Я вздрогнула:
— Боже, так странно это слышать.
— Да уж! — Трэвис засмеялся. — Но мне чертовски нравится. Голубка, обещаю заботиться о тебе. Не могу гарантировать, что Мик вновь не испортит твою жизнь, но обещаю сделать все возможное, чтобы предотвратить это. А если такое и случится, то весь путь мы пройдем вместе.
— Я тебя люблю. — Слабо улыбнувшись, я прикоснулась к щеке Трэвиса.
— И я тебя люблю, — без промедления ответил он. — А хоть когда-нибудь Мик был хорошим отцом?
— Не знаю, — ответила я, уставившись в потолок. — Наверное, мне так казалось. Что смыслит ребенок в родителях? Некоторые хорошие воспоминания у меня сохранились. Но сколько себя помню, он пил и увлекался азартными играми, а когда ему везло, он был добрым. И щедрым. Многие его друзья тогда уже обзавелись семьями… они тоже работали на мафию, и у них были дети. Они вели себя дружелюбно и не возражали, если Мик брал меня с собой. Я проводила много времени «за кулисами» и видела то, чего не видят другие дети, потому что Мик таскал меня повсюду за собой. — Я попыталась улыбнуться, а с ресниц скатилась слезинка. — Да, наверное, он был хорошим, но по-своему. Я его любила. Для меня он был идеальным.
