Она метнулась в гостиную и схватила пакет. Недавно на бензозаправке она взяла журнал, в котором обнаружила рекламу вещиц, которых еще не видела в магазине. Она заказала, ей прислали по почте – незачем больше рисковать и идти самой за такими покупками. Какая-нибудь очередная Ермакова увидит. Впрочем, о чем печаль? Разберется она с ней. Девица эта еще сто раз пожалеет, что оказалась в то время в том месте.
В посылке лежало голландское белье – корсет и трусики, которые сейчас она надевала на себя. Черные, блестящие, такие же чулки. И еще одна вещь, которая обещала наслаждение, несравнимое с тем, что она уже испытала. Реклама обещала, что этот фаллоимитатор с вибратором на процессорах – нечто. Потому что он умеет то, чего не умеют другие подобные вещи. Это как «игра» в четыре руки, о которой она читала в эротических изданиях. Каждая рука находит свою точку для возбуждения.
Она высвободила из тонкой обертки новую игрушку и вернулась в спальню.
– Я нравлюсь тебе? – тихо спросила она экранного любовника. – Как тебе мое новое белье? Или мне лучше без него?
– Не-срав-не-енная… – с придыханием пел Сашенька.
Наталья Михайловна расстегнула корсет.
– А… так? – спросила она. Ее груди раздвинули ткань, напрягшиеся соски высунулись и уставились на губы Сашеньки.
Он молчал и кланялся.
– У тебя нет слов, – прошептала она, уцепившись за края трусиков. Оставшись в одних черных чулках, поднесла к экрану игрушку и прохрипела: – Узнаешь? Это я так возбудила тебя. Видишь? А теперь… – Она прикоснулась губами к экрану, потом – к тому, что держала в руках…
Глаза певца расширились. В экран вошел и правый висок, на котором темнела родинка. Наталья Михайловна давно ее заметила и подводила себе такую же на левом. Для цельности союза, как говорила она себе. Да, себе, потому что даже любимой подруге Тоше она не рассказывала об этих сеансах… нежной связи.
Она больше не разбирала слов, дыхание становилось все более резким, частым, новая вещь делала свое нежное и страстное дело.
Наталья Михайловна стонала, не сдерживаясь, кричала, извивалась на ковре перед телевизором, заглушая голос певца. Приближалось то, что она жаждала испытать в его присутствии, под его голос, который вкрадчиво проникал в ее мозг, тело, разжигал кровь.
Наконец это произошло. Ее живот колыхался, груди тряслись, бедра задрожали. Сердце рванулось и готовилось ухнуть вниз. Ах, сейчас, сейчас будет сладко… Как невыносимо сладко… поет он…
Трель, резкая, птичья, ворвалась в уши. Она быстро открыла глаза. Любимое лицо с укоризной подняло брови. Как тогда, когда она увидела себя в третьем ряду на семнадцатом месте. Она смотрела на него, а он – на нее. На ту, которая сидела в зале, и на ту, что сидела сейчас на ковре.
Трель повторилась, Наталья Михайловна, медленно приходя в себя, догадалась – мобильник. Забыла отключить, черт бы его побрал.
Она встала и взяла трубку с тумбочки.
– Алло! – прохрипела Наталья Михайловна.
– Привет, Наталья.
Она узнала голос Марины Щукиной.
– Привет, давно не виделись. Что-то срочное?
– Что за дела с факсом? – без всякого вступления спросила Марина.
– С каким факсом? – Наталья откашлялась.
– Который ты послала в Улан-Удэ за подписью Ермаковой.
– Я ничего не посылала, – отказалась Наталья.
– А она говорит, посылала.
– Врет она все. – Наталья смеялась.
– Она-то не врет. Но ты… Наталья, ну скажи зачем? Что она тебе…
– Ничего.
– Я ведь знаю кое-что… – Марина проговорила тихо.
– А что?
– Ты хочешь, чтобы ее выкинули из турбизнеса навсегда. За такую справку, которую как будто она попросила, знаешь, что бывает?
– Знаю, – спокойно сказала Наталья Михайловна. – Не надо было просить. Это коммерческая тайна, которую можно продать, использовать… Я не знаю, что именно Ермакова собиралась сделать с копией лицензии, которую запросила в Улан-Удэ. – Голос звучал уверенно, энергично.
– Если я правильно поняла, Ольге у нас не работать?
– Если она хочет уйти – пускай уходит. Не стану затевать шум из-за этого запроса. – Наталья стояла твердо на своем.
Марина вздохнула:
– Да-а, Дорошина, ты баба-зверь. Мне тебя жаль.
– Не всем же быть кошечками, которые устраиваются в этой жизни нежностью и лаской, – хмыкнула она. Она хотела сказать не так, а грубо, как пишут на заборах, но не рискнула. – Нам тоже надо жить, есть, пить и получать удовольствие.
– Все ясно. Спасибо, – сказала Марина и положила трубку.
Наталья Михайловна тоже положила. «Ах, какие мы, – она наморщила нос, – защитницы гонимых». Не хочет она видеть перед носом эту Ермакову и не будет.
А вот кого она сейчас хочет видеть и всегда – это его. Она повернулась к экрану.
Только раз, один-единственный, не заняла она свое место в зале, в котором он пел. Она помнит, как мучилась, лежа в постели, утыкаясь носом в мужской носовой платок в клетку. Точно такие она купила ему и вложила в пакет. Это было два года назад, когда певцу уже дарили не только цветы, но и подносили сумочки с подарками. Поклонницы хотели отдать ему такое, что соединило бы их с ним не только звуком, не только чувством, не только виртуальной плотью, но даже тканью, которая отрезана от общего куска клетчатой ткани, сотканной где-нибудь в Индии.
А ведь на ее место села какая-нибудь… из тех, что строчит ему на сайт наглые строчки: «Шутка, мол, конечно, но если приедете – мы для вас и баньку протопим». Себя предлагают, хотя пишут про элегичность и страстность его несравненного голоса.
Она не будет писать ему ничего и больше не станет читать всякие глупости.
Она может сделать вот так. Наталья Михайловна шагнула к экрану, наклонилась к нему, большие белые груди прижались к пластику, а соски уткнулись прямо в открытый рот певца. Экран холодил кожу, щекотал, она закрыла глаза, томный голос шелестел в ушах.
– Моя – сла-адка-ая… Моя не-е-ежна-ая…
– Да, да, да… – соглашалась она, вжимаясь все плотнее.
Круглый живот уперся в край столика, на котором стоял телевизор. Она засмеялась. Вспомнила, как говорила ей давно Марина, когда считалась ее подругой:
– Наталья, ну неужели ты не можешь от него избавиться?
– Зачем? Я хочу быть такой, какая есть. – Она пожимала плечами.
– Ты на самом деле не хочешь похудеть? – удивлялась она. – Можно подумать, что у тебя месяцев шесть.
