— Кажется, они делают подтяжку даже кошкам, — говорю я дерматологу.
Это рассмешило ее, но она добавляет, что те же услуги оказывают и мужчинам. Они могут вернуть себе пыл молодого юноши даже после андропаузы и почти идеальную, но механическую эрекцию при помощи маленькой помпы, которая заводится вручную. Мы представляем себе эту сцену и начинаем громко смеяться.
Я очень люблю мадам Ломбарди.
Пока лифт спускается к парковке, мне звонят. Я едва успеваю понять, с кем говорю, прежде чем связь обрывается. Это Патрик. Выйдя на свежий воздух, я смотрю, какое сообщение он мне оставил. Он хочет меня увидеть. Если возможно, сегодня.
Мы такого не предусматривали, я встречаюсь с предпринимателями в офисе. Я перезваниваю, попадаю на голосовую почту, говорю, что это будет сложно, почти невозможно. Успев передумать по дороге, я звоню Ирэн и прошу ее подменить меня на встрече в два часа дня. Она ругается, что не владеет информацией, заставляет себя упрашивать и в конце концов, поворчав, соглашается.
Снова сообщение от Патрика. Он перезванивает почти сразу: очень короткая беседа, мы договариваемся о месте встречи. Я хотела бы увидеться с ним рядом с бюро, но он заявляет, что это место ему не подходит из-за работы. В итоге мы решаем встретиться в бистро возле станции метро «Клинанкур». Сейчас двенадцать часов. Я успеваю зайти к парикмахеру.
Странно, но я не удивляюсь этому непредусмотренному свиданию, скорее я рада, как заметила Франсуаза, делая мне укладку. Я говорю, что новый цвет волос, красно-коричневый, очень ей идет. Это неправда, но Франсуаза славная девушка.
Я немного опаздываю, ищу его взглядом в почти полном зале. Наконец я замечаю похожего мужчину, но я не уверена. Он сидит ко мне спиной, волосы растрепаны, черная куртка явно знавала лучшие дни. Он поворачивает голову, но не видит меня. Точно, это он, в рабочей одежде, я полагаю, предназначенной для другой работы. Он кажется взволнованным, нервно затягивается сигаретой. Я тихо подхожу и кладу ему руку на голову. Он вздрагивает.
— Ну? Одет для обязательной работы?
Он сдержанно улыбается:
— Не успел переодеться. Сожалею.
— Почему сожалеешь? Пожалуй, краска на руках тебе идет, мне нравится этот пролетарский оттенок, который возбуждает буржуазию.
Моя шутка пропадает впустую, он просто продолжает улыбаться, немного сдержанно, как мне кажется. Я сажусь напротив:
— Ну, что происходит?
— Я не смогу в пятницу…
— Почему ты мне не сообщил? Я должна была менять график встреч…
Я подзываю официанта и заказываю эспрессо.
— Извините меня… Я хотел, чтобы мы увиделись.
Он говорит очень тихо, я должна прислушиваться, чтобы различить его слова в этом шуме. Он спрашивает, голодна ли я, говорит, что здесь неплохое блюдо дня, я благодарю, у меня действительно очень мало времени до возвращения на съемочную площадку. Он опять молчит, неподвижно глядя на свою чашку кофе.
— Что происходит, Патрик?
Он не смотрит на меня и отвечает не сразу:
— Ну, есть проблема… Мне непросто это сказать…
— Тебе нужны деньги?
— Нет!
Почти крик. Он успокаивается.
— Нет, не в этом дело… совсем не в этом…
Он снова умолкает. Я спрашиваю, будем ли мы и дальше играть в загадки. Он отвечает, очень тихо, очень быстро:
— Я женат…
Он поднимает на меня глаза, ожидая реакции. Я остаюсь невозмутимой. Он продолжает тем же тоном:
— Моя жена не была в курсе… всего, а потом она узнала и…
— И она тебя бросила?
Он отрицательно качает головой.
— Тогда нет никакой трагедии!..
Я продолжаю за него:
— И ты решил прекратить… мне это кажется логичным.
Мне это кажется логичным, но меня это не устраивает… Мне это даже не нравится — мысль, что я его вижу последний раз… Официант приносит мой эспрессо, я беру сумку, чтобы расплатиться. Он удерживает меня:
— Нет, это для меня… Я так глупо чувствую себя с вами…
От одной фразы к другой дистанция между нами увеличивается все быстрее. Я чувствую некоторое неудобство. Тогда я широко, с понимающим видом ему улыбаюсь:
— На самом деле нет ничего…
Нужно уходить. Прямо сейчас. Я даже не притронулась к кофе. Я слишком быстро встаю, беру сумку и наклоняюсь к нему, чтобы поцеловать в щеку.
— Вы на меня не сердитесь?
— За что? Между нами все было прекрасно. Я желаю тебе удачи, Патрик.
Я собираюсь уходить, он берет меня за руку:
— Меня зовут Марко.
— Марко… Тебе очень идет это имя, Марко… оно идет тебе больше…
Я ухожу самой непринужденной походкой и тут делаю глупость — возвращаюсь назад и шепчу ему на ухо:
— Если когда-нибудь ты вернешься к работе, то сам знаешь, где меня найти.
И очень быстро ухожу, пока он не успел мне ответить.
Я сразу же рассердилась на себя за эту глупость. Я начала с того, что отнеслась к нему как к жиголо, и заканчиваю тем же. Может быть, я становлюсь циничной косной старухой, которой чековая книжка придает уверенности. С определенной точки зрения, это очень удобная позиция. Спокойное благополучие законченных эгоистов.
Это не те мысли, которые приносят эйфорию, и, когда я явилась в офис, нервы у меня были натянуты как струна. Я быстро разобралась с моими последними встречами, согласилась на скидки — я была не в том состоянии, чтобы торговаться. Сегодня я дошла до предела: сначала я повела себя глупо, а потом непрофессионально. Сегодня мы записывали программу, но это не так уж плохо, в моих интересах было поднять свою цену в собственных глазах и провести презентацию на высшем уровне, как коммерсант суперкласса.
Я пришла в гримерную раньше на полчаса — ну, один раз не в счет — и воспользовалась этим временем, чтобы позволить себе довольно крепкий виски. Мне нужно подстегнуть себя, нужен фальшивый энтузиазм человека, который готов продавать туфли безногому. В дверь постучали. Это был Алекс. Он вошел с грустным видом, для него это необычно. Он бросил грустный взгляд на бокал с виски, прежде чем сесть, спросил, как мои дела. Я ответила, что не по-олимпийски, но справляюсь.
— Я представляю, каково тебе… Для меня это тоже страшный удар.
Я смотрю на него, заинтригованная. Он достает пачку сигарет, предлагает мне одну, я отказываюсь, и он закуривает, вздыхая.
Я спрашиваю себя: к чему он клонит?
— Сколько времени мы работаем вместе? Восемь лет?.. Будет непривычно…
Я замечаю, что не вполне понимаю, он говорит, что тоже не может понять. Ну, конечно, если однажды это вдруг случится и с нами, мы, наверно, поступим так же, но другим на самом деле всегда трудно это принять.
