— Кэтлин, — снова говорит Кэрон, с чуть большим нажимом, чем раньше.
На этот раз мама закатывает глаза, а я нахожу это довольно забавным. Похоже, ее уже тошнит от того, что Кэрон говорит ей, что она может, а что – нет. Она пристально смотрит в окно и выглядит... безнадежной.
— Почему вы все время останавливаете ее, если мы должны быть такими открытыми? — спрашиваю я Кэрон. Мама смотрит на меня.
— Иногда твоей маме сложно сохранять терпение, а это значит, что ситуация становится немного нечеткой...
— Роуз, просто скажи мне, почему для тебя так важно поддерживать этот сайт при том, что он может вызвать у тебя панику в любой момент, — перебивает мама, которой очевидно не понравилась тема, которую подняла Кэрон. Я заметила, что на лице Кэрон промелькнуло раздражение.
Я знаю, что маме и Кэрон кажется, будто я скрываю от них эту информацию, но я просто еще не нашла правильный способ сказать правду. К примеру, если я говорю: «Иногда я чувствую, что сайт – единственное, что связывает меня с папой», Кэтлин может спросить, почему она не связывает меня с ним. Я не знаю, как ответить, чтобы ее не обидеть. А еще, когда я создавала сайт, мне нравилось, что это мой способ прямой связи с папой, не через нее или кого-то еще. И когда я запустила его, и посетители начали публиковать на нем разные вещи, он стал моим любимым способом связи с папой. И я определенно не могу это сказать.
Поэтому я пришла к самому простому ответу:
— Для меня важно поддерживать сайт, потому что я узнаю о папе то, чего не знала раньше.
Мама настолько расстроена этим, что с трудом может спокойно усидеть на кушетке.
— И что же ты можешь узнать о твоем отце от людей, которые едва были с ним знакомы? — рявкает она.
Я огрызаюсь в ответ:
—Ой, не знаю даже, наверно, то, что он собирался остаться в Ираке на целый год.
Ее раздражение превращается в шок. Она качает головой, а потом говорит Кэрон:
— Видишь? Именно такую информацию Роуз не должна выдергивать из контекста.
— Кэтлин, ты исключаешь Роуз из разговора. Говори ей, не мне.
Мама несколько секунд пристально смотрит в потолок, затем поворачивается ко мне и пытается очень спокойно задать вопрос:
— Кто тебе это сказал?
— Не ты. И не он, — бормочу я. — Он говорил, что останется там всего на полгода.
—Не было времени тебе рассказать, — говорит мама, ее глаза наполняются слезами. — Он принял это решение прямо перед тем, как это случилось. Кто тебе сказал? — снова спрашивает она.
— Один из парней, с которыми он работал. Он написал, как был рад, когда папа сказал, что подписал контракт на большее время, потому что игра в шахматы с папой была одной из вещей, делающих жизнь там сносной.
Мама опять начала качать головой.
— Он чувствовал, что это стоило того в финансовом плане, Роуз. Взрослым приходится рассматривать все факторы, чтобы принять решение.
Я знаю, что мама ощущает себя виноватой, так как она приветствовала решение папы поехать служить по контракту в Ирак. А еще я знаю, что она подталкивала его к этому, потому что он потерял работу инженера, в Ираке можно было хорошо заработать, а она бесилась из-за нехватки денег на оплату обучения в колледже. Было бы хорошо и умно, и великодушно уйти от этой неприятной темы.
Но я не могу. Просто не могу. Мне нужно насыпать немного соли на рану. Точнее, схватить солонку, снять с нее крышку и вывалить всю соль на ее израненную душу.
— Он чувствовал, что это того стоило? Или ты?
Слезы, наполнявшие ее глаза, текут по щекам, она встает, одергивает свою коричневую юбку-карандаш и поправляет шелковую блузку персикового цвета. Этот комплект всегда вознаграждается комплиментами от Трейси, и она надевает его, когда ей нужна помощь, чтобы почувствовать себя лучше.
— Я беру перерыв, — говорит она Кэрон и тянется за носовым платком, лежащим на журнальном столике, который завален художественными книгами о фотографии. — Я вернусь.
Уверена, что если бы мама не была мозгоправом, Кэрон не разрешила бы ей просто выйти. Меня бы точно заставили остаться в комнате.
За мамой закрывается дверь, а я чувствую себя отвратительно. Мне действительно нужно было это говорить?
Да, Роуз, тебе действительно нужно было это говорить. Иначе ты бы это не сказала. Это очевидно.
Кэрон грустно мне улыбается и что-то быстро помечает в своем большом желтом блокноте.
— Итак, во вторник в школу, — говорит она после недолгого молчания.
Я киваю.
— Как ты себя чувствуешь из-за этого?
Пожимаю плечами.
— Ты переживаешь из–за того, что увидишь Регину после каникул?
Удивительно, что Кэрон это спросила. Она, вроде как, нарушила протокол, заговорив о Регине во время семейной сессии, когда Кэтлин не было в комнате.
— Не совсем, — говорю я. Кэрон наклоняет голову, выражая замешательство, поскольку в прошлый раз ей удалось вытянуть из меня признание, что я нервничаю из-за встречи с Региной. — Я уже, вроде как, ее видела.
— Ты, вроде как, ее видела? Что это значит?
— На вечеринке.
— Ты была на вечеринке? — спрашивает она с чуть более довольным видом, но старается выглядеть спокойно. — И как там было?
— Меня столкнули в бассейн.
Кэрон внимательно меня разглядывает, как будто я могу говорить неправду.
— Тебя столкнула Регина?
— Нет. Мэтт. Бывший парень Трейси.
— Тебя, должно быть, это разозлило,— говорит она. — Ты была в состоянии контролировать свою реакцию?
Этот вопрос меня смущает. Она спрашивает, была ли я в состоянии держать себя в руках на вечеринке. Наверно, я не должна ее винить, исходя из того, как я в прошлом году наехала на Регину на беговом отборе. Несмотря на все мои усилия доказать обратное, теперь я – один из тех «ненормальных» подростков с эмоциональными проблемами, которые всю мою жизнь входили и выходили из маминого офиса. Никуда от этого не денешься.
— Ты хотела его ударить?
— А вы бы хотели?
Кэрон натянуто улыбается.
— Но ты не хотела?
— Я бы с удовольствием побила его – по очень-очень-очень многим причинам – но там происходило нечто другое.
Она кивает, словно ее это впечатлило. Не уверена, должно ли это впечатлять.
— Более важные вещи?
— Плавательные гиганты пытались кое-кого убить.
— Это преувеличение?— На ее лице отражается неподдельное беспокойство.
Я качаю головой.
— Они в прямом смысле слова пытались утопить пловца-новичка.
— А почему?
— Потому что они психически нездоровы, — говорю я.
