Раздались возгласы.
– Миилай, кто ж жених-то?
Из подъезда выскочила раскрасневшаяся Аллочка. Протиснувшись сквозь любопытствующих, подхватила юношей под руки, повела по образовавшемуся коридору внутрь. Пропустив их вперед, хотела закрыть дверь подъезда.
– Алка, имей совесть, скажи – Нелькин с каким букетом будет? – сунув ногу под дверь, спросила баба Нюша.
Аллочка наслаждалась своей властью над толпой, но смилостивилась, сказав:
– Брюнетик, в галстуке, с большим букетом.
Пояснение Аллочки не внесло ясности: оба были брюнетами, оба в безукоризненных костюмах со строгими галстуками, похожие на бизнесменов, собравшихся заключить выгодную сделку.
– Как звать-то?
– Анри, – гордо вскинула голову Аллочка.
Толпа охнула. Аллочка не удерживаемая никем закрыла дверь подъезда.
Дверь в нашу квартиру была открыта настежь. В тесноватом коридоре собралось семейство. Папенька, на правах отца невесты, встречал сватов, сзади их подталкивала Аллочка. Я вышла к гостям.
– Добро пожаловать. Познакомьтесь, мой папа – Александр Александрович.
– Сан Саныч, как Блока, – поторопилась проинформировать, знакомая с поэтом не понаслышке, Лерка.
– Анри, Мишель, – представила гостей я.
Гости наклонили головы и обменялись с папенькой рукопожатиями.
– Моя мама – Полина Андреевна, – поменяв родителей местами, выдвинула вперед маменьку.
Анри протянул маменьке один из множества букетов и поцеловал руку. Мишель следом за ним тоже был допущен к ручке.
– Моя сестра – Валерия, – вперед вырвалась присевшая в книксене и получившая положенный букет и поцелуй Лерка.
Затем настал мой черед.
Анри преподнес мне букет любимых мной белых лилий, и поцеловал в щеку. Аллочка консультировала, смекнула я. Я вдохнула, приблизив, казавшиеся восковыми цветы к себе. Лилейный запах тления будоражил меня, поднимая с глубины какие-то страстные темные чувства. Нахлынули воспоминания о прошедшей ночи, кровь прилила к моим щекам. Я подняла глаза на Анри, увидел ли он мои чувства? Анри увидел, улыбнувшись, осторожным касанием стер желтую пыльцу от длинноногой тычинки с моего носа.
Аллочка не была обделена ни букетом, ни поцелуями. Они с Леркой быстро определили цветы в напольную вазу. Лилии поставили в маменькину любимую, хрустальную, у стола рядом с местами для жениха и невесты.
Папенька пригласил юношей в гостиную.
Мишель исполнял роль переводчика. Анри в торжественной обстановке попросил моей руки у папеньки, на что последний, сдерживая скупую мужскую слезу, сказал:
– Счастье дочери для нас превыше всего. Главное, что Неле согласна. Живите счастливо, а уж мы, чем можем, поможем.
Последнюю фразу Мишель долго переводил удивленному, чем же им может помочь тесть, Анри.
Радостные от того, что все свершилось, участники представления расслабились.
Маменька показала гостям нашу небольшую трехкомнатную квартиру, сетуя на тесноту и прочие неудобства советского жилья.
Исподтишка маменька бросала на Анри профессионально-оценивающий взгляд, как будто я собиралась передать его на комиссию в ее магазин.
– Систер, а фамилия у тебя теперь какая будет? – спросила в мое ухо Лерка.
– Лален, – шепотом ответила я.
– Лален… Улен… приставочки "шпигель" не хватает, – провела аналогию Лерка.
Я обалдело уставилась на нее. Никогда фамилия Анри не ассоциировалась для меня с фамилией моего героя. Это знак. Я буду с ним счастлива.
Маменька пригласила всех к столу. Нас с Анри усадили у окна, рядом с ним Мишель в качестве переводчика, затем маменька и Аллочка. С моей стороны папенька и Лерка.
Разлили по бокалам напитки. Долго споря во время подготовки к празднику, семейство все же решило угощать гостей русской водкой, и стол был накрыт в соответствии традиций, не считая финского сервелата и итальянской мортаделлы.
Папенька взял слово.
– Дорогие гости, мы собрались сегодня по очень важному и прекрасному поводу.
Товарищ из далекой Франции оценил замечательные качества нашей дочери Неле и предложил ей руку и сердце.
Далее папенька углубился в перечисление моих замечательных качеств, и тост стал походить на представление меня к награждению орденом "Дружбы народов". Я с сочувствием посмотрела на Мишеля. У него не было опыта перевода текстов партийных собраний, и он как мог, выворачивался из этой ситуации. Я подергала папеньку за полу пиджака, давая ему понять, что существует регламент. Папенька закруглился и не к месту заявил:
– Горько!
На него зашикали. Французские гости так и ничего не поняли, кроме того, что нужно выпить. Я подкладывала "оливье" на тарелки Анри и Мишеля и с мольбой в глазах, на пальцах, как диктор сурдоперевода, внушала им необходимость как следует закусить.
Маменька потчевала иноземных гостей русскими разносолами. Большим спросом пользовались студень, заливное, малосольные огурчики, островки икры на маленьких канапе.
Я наклонилась к Анри и подсказала, что он, как жених, должен произнести тост за родителей невесты. Анри был краток, маменька счастлива, папенька хмелел на глазах. Анри с чувством выполненного долга, залихватски опрокинул рюмку в рот.
Мишель был изумлен. Шефство над ним взяла Аллочка. У нее не сорвешься – злорадно подумала я – Клиент дойдет до кондиции. Мишель как мог, пытался доказать присутствующим, что ему предстоит важнейшая миссия доставки милых дам и лучшего друга, но его доводы пропали втуне.
Пришла очередь Аллочки. Как свидетельница нашего знакомства, она пожелала нам, всегда оставаться безумно влюбленными друг в друга, и не забывать доказывать свою любовь всеми возможными способами, а главное с фантазией. Не знаю, как перевел Мишель Аллочкину, с двойным смыслом фразу, но Анри под столом крепко сжал мою руку. Я зарделась. В доказательство Аллочкиного пожелания, мы с Анри исполнили партию "горько", столь желаемую для папеньки, пытавшегося на это раз вызвать нас на "бис".
Мишель выразил большую благодарность моим родителям, за возможность испытать русское гостеприимство, ранее пережитое лишь в ресторанах. После этих слов маменька утроила свои усилия по потчеванию гостей, что привело к переполнению тарелок, и так уже откинувшихся на спинки стульев Анри и Мишеля.
После каждого тоста окривевший папенька цокал языком и произносил:
– Оригинально!
Маменька сверкала глазами в его сторону и умоляюще смотрела на меня. Пришлось взять под контроль.
Ограниченный в горячительном, папенька вспомнил об "Антанте", о Великой отечественной войне 1812 года, о "Сопротивлении", и "Нормандии-Неман", чем вызвал бурю эмоций со стороны маменьки, сказавшей, что предки наши объяснялись на французском ничуть не хуже, чем мы на родном языке. О предках можно было и поспорить. С папенькиной стороны предки были стопроцентными москвичами, и вполне, могли общаться по-французски, но маменькина родня с французами могла встретиться лишь при отступлении Наполеона по старой Смоленской дороге, и то, разувая бедного, мертвого француза в сорокаградусный мороз. Озвучивать свои предположения я не стала.
