Дубов появился на пороге через час. Вошел, остановился, осматривая меня.
— Повернись.
Подавив рывок злости, молча выполнила приказ. Назвать это просьбой нельзя было даже с большой натяжкой.
— Мне не нравится это платье. Надень другое.
Хотел ли он меня доломать в тот вечер, или действительно наряд не подходил по каким-то неведомым критериям — без понятия. Очередную волну возмущения еле осилила.
- Хорошо.
— У тебя должна быть открыта шея. — Сделал несколько шагов к напольным вешалкам, где рядами висело барахло невозможных цен и брендов; небрежно пошорхал тремпелями. Выбрал что-то, снял и протянул мне: — Примерь. Я посмотрю.
Едва взяв в руки одеяние, внутренним чутьем уловила предстоящие неприятности. Что именно произойдет — еще не знала, но предчувствие уже начало покалывать кончики пальцев.
— Выйдите, пожалуйста.
Кирилл Геннадиевич, казалось, удивился такой просьбе, но вышел.
Все дело в том, что платье, выбранное им, надо было надевать на голое тело. В смысле без бюстгальтера, так как лиф был сделан в виде корсета. Скрипя зубами, переоделась. Еле извернулась с молнией сзади. Посмотрев на свое отражение в зеркале, сразу поняла причину своего беспокойства.
Я подсознательно выбирала платья скрывающие не только грудь, но и шею, пряча под одеждой цепочку с обручальными кольцами. Теперь же она красовалась на виду.
Выглянув из комнаты, увидела Дубова буквально в паре метров. Он водил пальцами по экрану телефона, а заметив меня — еще раз осмотрел с ног до головы.
— Иди за мной. — Отдал команду и направился в сторону кабинета.
Когда оказались внутри, Удав направился к стене, где открыл сейф. Достал несколько плоских бархатных коробочек, заставив сердце сжаться, что есть силы. Непроизвольно сделав шаг назад, уставилась на него с мольбой.
— Твой амулет верности сегодня придется снять. — Холодным тоном оповестил, не реагируя на безмолвную просьбу.
— Пожалуйста… нет. Не надо… прошу вас… — зашептала, отступая.
— Нелли. — Он поставил украшения на стол. — Подойди ко мне.
— Кирилл Геннадиевич… я… не могу… пожалуйста… — К горлу подступили слезы.
За пять лет я ни разу не снимала с себя цепочку с кольцами. Ни разу!!! Для меня это было равносильно предательству, понимаете? Озноб ударил по спине. Плечи и руки вдруг стало тянуть, как будто кто-то внутри захотел вытащить все мышцы и сухожилия. До боли на физическом уровне.
— Нелли. — Повторил мое имя, давя на невидимом уровне.
Интересно, если бы он знал, какая истерика была той ночью у меня, остановился бы?
Хотите правду?
Ответ — нет.
Дубов поставил цель. Точка. Потом уже, много времени спустя, анализируя поступки и поведение, пришла к выводу, что все было просчитано и предусмотрено.
Кирилл наверняка догадывался, в каком состоянии я буду, когда сниму с себя столь дорогую вещь. И оперный театр — тоже не просто так. Мы сидели в вип-ложе, вроде бы и на виду и с тем слишком далеко от любопытных глаз.
Никакое актерское мастерство не помогало. От прикосновения его пальцев к моей шее, когда снимал мой талисман и вешал золотую цепочку с каплей бриллианта, вздрагивала, не скрываясь. Кольцо с такой же каплей на руку. И внутренний вой, рвущий на части: «Леша, прости!!!»
Как же мне было плохо. Конвульсии заглушенной истерики бились в груди. Кипели, обжигая, и просились на свободу. Давилась от чувства унижения и ничего не могла с собой поделать. Отступилась. Предала. Оказалась недостаточно сильной. Словно на колени меня поставили.
А еще этот вой оперный, прости господи. Пытка для ушей длиной в четыре действия. Два с половиной часа ада на итальянском языке. Благо с антрактом. Пытаясь всячески отвлечься, чтобы не дать волю слезам, продолжавшим в каком-то нелинейном порядке свои попытки добраться к выходу, постаралась абстрагироваться от шабаша, творившегося на сцене. Не вышло. Это, наверное, странно звучит из уст человека, который сам участвует в антрепризах. И тем не менее. Опера — на любителя, скажу я вам.
Одним словом — вкусы с Удавом у нас были кардинально разного порядка. Если вычурного буржуя тянуло к старине и классике, то меня к авангарду и модернизму.
К нему в дом мы вернулись поздно. В начале одиннадцатого, по-моему. Сама сняла украшения и положила сверху на коробки. Сгребла ладонью свои кольца с цепочкой.
— Доброй ночи.
Он не ответил. Вообще в тот вечер мы практически не разговаривали. Это был один из самых тяжелых дней в моей жизни. Хуже — когда узнала о смерти мужа и последующий год.
Мне сложно объяснить всю горечь, которую тогда испытывала. Кем я чувствовала себя? Иудой. Предала память любимого. Леша не заслуживал такого. Умом, конечно же, понимала, что занимаюсь саморазрушением, продолжая любить мертвого, но остановиться не могла. Слишком хорошо мы с ним жили. Слаженно, весело, без ссор и выяснений. Единственный человек, с которым ничего не боялась.
После того, как его не стало, чтобы хоть как-то существовать дальше и не задаваться вопросом зачем без него дышу, придумала, что… что он не умер на самом деле. Может, его в плен взяли, и никто просто не знает об этом или же мне не говорят по неведомой причине. А похоронила кого-то другого. Гроб ведь закапывали не открывая… И что… что скоро… совсем скоро приедет домой. Надо лишь еще совсем немножечко подождать… месяц, или два. Уже скоро. Недолго осталось. Я ведь столько ждала! Так вот он вернется… откроет дверь и прокричит, как всегда:
— Масяня! Иди на ручки!
Он называл меня так, любя. Больше никто. Никогда. Господи, какое же страшное это слово. Есть в нем что-то очень уродливо-больное. Обречение. Острое лезвие. Хрип-отупение. Рвущийся крик.
Глава 12
Рано утром вышла из дома, надеясь, что смогу уехать, не встретившись с Дубовым. Как же. Три раза.
Столкнулась с ним, идя к своей машине. Товарищ олигарх бегал трусцой по своим владениям в компании такого же холеного кобеля — немецкой овчарки.
— Дарк, ко мне. — Остановил собаку, которая ринулась было в мою сторону, чтобы обнюхать. — Нелли?
— Доброе утро, Кирилл Геннадиевич. — Достала из кармана куртки солнцезащитные очки. Надела их, пряча вспухшие веки — остатки моей ночной истерики. — И до свидания.
— Ты уезжаешь?
Чему он удивлялся? Язык так чесался сказать в ответ что-то гадкое — еле сдержалась. Уже брякнула одному всесильному грубость — и чем закончилось? Попала в руки другого. Не менее мерзкого.
— Да.
Задерживать меня не стал, и, слава богу. После сильной эмоциональной встряски, боялась нового приступа мигрени, но обошлось. Зато опустошение было катастрофическим. На второй этаж поднималась так, как будто железобетонную плиту несла на плечах.
Вечером того дня у нас состоялась премьера. Как я уже упоминала, антреприза, в которой участвовала много лет, не занималась классическими постановками. Думаю, это понятно даже из названия. Ну, какой мог быть «Вишневый сад» в оригинальной выкладке в «Арт-буме»? Наш театр — современный, нетрадиционный, экспериментальный. И пьесы переписывались соответственно видения худрука. А зачастую не без посильного участия желающих.
«Вишневая коллизия Раневских» — встречал билборд у входа в Национальную академию изобразительного искусства и архитектуры. Мы арендовали там актовый зал, где и давали свои спектакли.
Олег Светлицкий, наш режиссер, работал там помощником декана. Привлекал студентов, находил финансирование, заведовал реквизитом и вообще был чудесным и очень деятельным мужчиной. Невысокий — метр семьдесят пять, широкоплечий — отчего казался квадратным; всегда гладко выбрит, стрижка а-ля Ален Делон в юности, и такие же чарующие глаза, в которых утонул не один десяток женских сердец.
