провоцирует и дарит мне власть. Потому, бросаю за плечо все страхи и сомнения, толкаю Каирова в грудь, отталкиваю его от себя, веду в этой партии, став вдруг отчаянно смелой. Он усаживается на диван в гостинной, вдруг став непривычно покорным, ожидающим, а в тёмных глазах всё больше голода.
— Каиров, ты мой, — заявляю и сбрасываю с себя платье. Бросаю его за спину и повторяю: — Только мой. Понимаешь это?
— Только твой, — кивает и сглатывает, ощупывая моё тело жаждущим взглядом, закидывает руки за спинку дивана, расставляет шире ноги, а я замечаю уплотнение в районе ширинки. — Иди сюда!
Голос хриплый, но я не тороплюсь выполнять приказ. Я должна всё прояснить, должна разобраться, мне нужна сатисфакция.
— Анна ничего для тебя не значит? — спрашиваю, оборачиваясь к Тимуру спиной, покачиваю бёдрами, соблазняю. Танцую как в последний раз.
Перекладываю распущенные светлые волосы на плечо, открываю спину, чтобы любовался, чтобы ни о ком другом думать больше не мог. Никогда и ни за что. Он только мой, и я готова драться за этого мужчину до последней капли крови — желательно не своей, а тех баб, которые решат его у меня отнять.
— Для меня уже три года никто ничего не значит.
— Кроме меня? — где нахожу в себе смелость? Это, наверное, истерика или помешательство, но мне нравится то, что сейчас между нами происходит. Несмотря ни на что, нравится. — Отвечай!
— Какая властная ромашка, — задумчиво. — Конечно, Элла, кроме тебя.
В голосе слишком много щемящей искренности, и я больше не могу сдерживаться. Оборачиваюсь, порхаю к Тимуру, срываю с него одежду, не переставая целовать, отдаю всю себя, принимаю слишком много, но эта сладкая боль, к которой я почти привыкла, которая мне нравится.
— Ты только мой, слышишь?! — шепчу куда-то в шею, изнываю от желания, чтобы он вошёл ещё глубже, ещё сильнее. И Тимур чувствует мои потребности: подбрасывает вверх, насаживает на себя, сжигает меня взглядом, плавит им. — Только мой.
— Только твой, — жаркое, и обнажённая грудь в плену его губ, он ласкает языком соски, прикусывает, и крик рвётся наружу. — Мне никто не нужен, слышишь меня? Элла, ты слышишь? Я очень за тебя испугался, очень.
Он бормочет ещё что-то о том, что не хотел, чтобы я видела что-то, повторяет, что я глупая, но он не может ничего с собой сделать — я нужна ему, вся и без остатка.
Мы кончаем почти одновременно, а после Тимур бережно относит меня в кровать, и всё кажется таким правильным, таким нужным. Укрывает шёлковой простынёй, прижимает к себе крепко, бормочет, засыпая, о том, что я дурочка, но он всё-таки любит меня именно такой. Вот с первого взгляда любит и ничего поделать с этим не может.
— Не можешь?
— Не хочу, — целует в кончик носа, уговаривает спать, и это самая лучшая ночь за всю мою жизнь.
А после идут дни, напоённые сладостью любви, и никаких Ань, Наташ, Свет и прочих теней из прошлого. Мне нравится дом Тимура, нравится каждый уголок в нём, каждая деталь, любая комната. Я не знаю, чем всё закончится, но в этом доме я хотела бы встретить старость. Обязательно рядом с Тимуром и только с ним. И наплевать, что думают по этому поводу другие — я счастлива с этим мужчиной и только с ним. Больше никого мне не надо, а без него только медленная смерть.
_________________________________
А дальше у нас капля экшна, после которого уже ни один папа не сможет противиться любви Тимура и Эллы)
Спустя несколько дней звонит папа. Говорит, что он соскучился по мне, а я так счастлива его слышать, так рада ему, что в уголках глаз скапливается влага. Больше всего на свете мне хочется его обнять, посмотреть в глаза, погладить по широким плечам. Пусть всё скорее будет хорошо, пусть всё закончится.
Три недели мы с Тимуром прячемся, отрезанные от мира и цивилизации, но вот, стоило услышать голос отца и кажется, что больше не выдержу. Даже ради Каирова и того, что между нами происходит, не выдержу.
— Дочь, ты у меня уже совсем взрослая, — говорит отец, и в голосе грусть.
— Папа, у тебя точно всё хорошо? Ты…
— Да, птенчик, всё замечательно. Знаешь, я сегодня весь день маму нашу вспоминал. Какой же она всё-таки была красавица.
— Ты хочешь меня добить? — хлюпаю носом, растираю соль по щекам, но папа, кажется, чувствует, что сказал что-то не то.
— Элла, скоро всё закончится, — объявляет с щедрой долей оптимизма, и слёзы моментально высыхают. — Я тебе обещаю: всё будет очень хорошо. Выборы скоро. Кстати, я на сегодняшний день заберу твоего охранника, нужно кое-что обсудить.
Ох, знал бы ты, папа, насколько этот охранник мой, голову ему отрубил, а так ничего, шутишь.
— Папа, может быть, откажешься? — предпринимаю ещё одну, тысячную по счёту, попытку поговорить с отцом о важном. — Зачем тебе это?
— Встреча с Тимуром? — делает вид, что не понял, что в виду имею, и даже смеётся, чем ещё больше меня злит.
— От поста этого! Отказаться от поста, ну? Понимаешь меня?
— В смысле отказаться? — удивляется, а я тяжело вздыхаю.
— В прямом! — не выдерживаю и теперь вместо слёз мне хочется метать из глаз молнии. — Ты не понимаешь, что ли? Это из-за твоего решения мы в такой глубокой заднице! Мог же и дальше заниматься благотворительностью, вкладывать деньги в регион, решать проблемы людей. Без кресла этого.
— Элла, ты забываешься! — осаждает меня отец, но я и так достаточно молчала. Хватит!
— Папа, а если тебя убьют? Ты думал вообще об этом? Разве власть и пост этот проклятый стоит таких жертв? Ты обо мне подумал?
— Всё, Элла, я ещё позвоню.
И снова обрывает звонок, а я едва сдерживаюсь, чтобы не запустить телефоном Тимура в окно. Ну что за пропасть?! Почему отец такой упёртый?
— Сдалось ему это мэрство! — выкрикиваю, и гнев вздымается в груди огненной лавой. Тимур забирает у меня телефон, усаживает за стол напротив себя и заставляет выпить чашку сладкого чая.
— Если твой отец чего-то хочется, он всеми путями будет этого добиваться, — говорит Тимур и усмехается. — Кто-то очень на
