видеться с Артёмкой определённое количество времени и если хорошо себя веду, иначе ему грозит детдом. Тогда-то со мной и приключился нервный срыв, после которого я загремела на неделю в частную клинику. И это было лучшим отрезвлением рассудка. Потому что меня там откровенно заперли, не позволяя ни с кем видеться, а сын действительно провёл ту неделю в детском доме. Стас присылал наглядные ежедневные видеоотчёты. Естественно, с тех пор я старалась больше не перечить и быть послушной и хорошей женой. И точно знаю, что если наши встречи с Акимовым станут известны мужу, в первую очередь пострадает сын. С другой стороны, возможно, это пусть и призрачный, но шанс, попробовать спасти Артёмку от чудовища под именем Стас Егоров.
— Я обязательно что-нибудь придумаю, мой маленький. Непременно. Ты выберешься отсюда, — повторила я, как мантру. — А если не я, так твой папочка придумает. Раз уж объявился, пусть хоть он тебя защитит, раз я не смогла.
Конечно, малыш ничего не понял, только заулыбался ещё шире, тряся маленьким зелёным дракончиком, внутри которого от его действий зазвенели невидимые колокольчики.
Последующие часы я провела, играя с сыном, смеясь вместе с ним, когда он ломал построенную из мягких разноцветных кубиков башню. Мы успели пообедать и как раз собирались поужинать, когда на пороге детской объявился мой мучитель в сопровождении высокой сухопарной женщины лет шестидесяти. Елена Анатольевна — няни Артёма. Честно говоря, она мне не нравилась. Смотрела на нас с Тёмой с таким безразличием, что хотелось передёрнуться.
— На сегодня всё, — улыбнулся Стас самодовольно.
Артёмка, словно поняв, что его снова лишают матери, вцепился в меня своими пухлыми ручками, как в последний раз.
— Почему? — поинтересовалась я глухим голосом, крепко и бережно прижимая к себе малыша.
— На сколько натрудилась.
Мужу явно нравилось наблюдать за нашими с сыном страданиями.
— Это бесчеловечно, Егоров.
— Разве? Сын живёт в одном доме с тобой. Ты с ним видишься каждый день. У него есть всё: еда, одежда, игрушки. Что ни попросишь, я всё для него делаю. Как и для Антошки. Так что тебе не нравится, Егорова? — выделил мою новую фамилию.
— Всё нравится, — процедила я сквозь зубы и вернула внимание сыну. — Ну, что, давай прощаться, мой хороший, — прошептала ему с улыбкой, хотя больше хотелось рыдать в голос. — Завтра увидимся, да? — голос-предатель всё же дрогнул.
Да и начинающийся плач малыша не способствовал сохранению выдержки.
— Тш… Не плачь, мой маленький. Всё хорошо.
Да только как объяснить восьмимесячному ребёнку, что так надо?
Светло-карие глаза смотрели на меня по-детски обиженно, а плакал он уже так громко, что, наверное, на улице слышно было.
— Прости, малыш, — прошептала, целуя Артёмку в макушку, поднялась вместе с ним на руках и отнесла его в кроватку. — Не плачь, слышишь? Я вернусь. Совсем скоро, вот увидишь…
— Ой, да сколько можно, — не выдержал Стас, подошёл к нам и, одарив брезгливым взором плачущего младенца, схватил меня за руку, потащив на выход.
И всё это время я смотрела исключительно на сына, который уже поднимался обратно на ножки, продолжая громко плакать. Последнее, что увидела, прежде чем, деревянное полотно скрыло моего мальчика от меня, как няня берёт его на руки, что-то приговаривая спокойным голосом.
Стоило двери в детскую закрыться, как я тут же обернулась лицом к Стасу, заколотив по его груди кулаками.
— Как ты можешь! Как ты так можешь? Зачем? Ради чего? Что мы тебе сделали? Вот что? Ненавижу тебя, слышишь? Ненавижу! И всегда буду ненавидеть! Ты чудовище, Егоров! Больной извращенец! Чтоб ты сдох! Сдохни, тварь!
Ответом мне стала лёгкая, но болезненная пощёчина, отрезвляющая рассудок.
— Успокоилась? — уточнил Стас ледяным тоном, когда я замолчала. — Думаю, тебе полезно будет посидеть денёк в комнате одной, подумать. Еда и вода тоже не слишком нужны. Вон сколько сил.
Меня вновь схватили за руку и потащили по коридору в нашу комнату, где толкнули на кровать.
— Посидишь, подумаешь над своим поведением. Ещё одна такая выходка, и я тебя упеку в психдиспансер, а твоего ублюдка сдам в детдом, как и собирался изначально. И брата вместе с ним. Я ясно выражаюсь?
— Да, — прошептала я, подтянув колени к груди и обняв их обеими руками. — Сам ты ублюдок, — дополнила одними губами.
— Повтори, я не расслышал, — усмехнулся парень.
— Я всё поняла, Егоров. Больше такого не повторится.
— Вот и умница.
Меня ласково погладили по голове и оставили одну, ругать себя за несдержанность.
В очередной раз задалась вопросом, зачем Стасу это всё нужно? Или это реально такая извращённая любовь, больше похожая на месть? Только кому? И за что? Мне? За то, что я его так и не смогла полюбить? Но ведь сам знал, на что шёл, ставя такое условие. Знал, что я люблю другого. Или думал, что я проникнусь его благородными порывами и тут же брошусь на шею? Или реально думал, что убью собственного ребёнка, если уж ради брата согласилась на эту дьявольскую сделку? Что вообще за бред?
А перед глазами лицо расстроенного сына...
"Ничего, мой хороший, мамочка больше не допустит такой оплошности и на этот раз непременно придумает, как вывести тебя из дома. И в этом ей поможет твой папочка. Он тебя уж точно в обиду не даст".
Надо только придумать, как всё это провернуть… До этого мне ни разу так и не удалось этого сделать, хотя я пыталась. Но раньше и Артём не искал со мной встреч. А передавать через третьих лиц такую новость я опасалась. Кто знает, за кем следит мой муж, помимо Аньки. Её, знаю точно, после наших встреч всегда проверяли, не оставила ли я ей каких записок и чего-то подобного. Как и то, что нас слушали. Потому и не рассказывала ей ничего никогда. Так что подруга отпадает. Остаётся надеяться, что упрямство Акимова по-прежнему сильно, и он сам придумает, как со мной встретиться. Лишь бы не убил за такие новости...
Артём
— Лесь…
— Акимов, нет!
— Олеся…
— Нет, сказала! Как ты вообще себе это представляешь? Меня к ней на пушечный выстрел охрана не подпускает, как я передам ей эту записку? Попроси Аньку…
— С Анькой, она на связь больше не выходит. Подозреваю, последняя
