была недавно, что ли? Царапина поджившая видна.
И сидит да продолжает хихикать.
— Мам, у тебя тут мороженое, — показывает Настя на свой нос, чуть оттянув наушники.
Блин. Блин!
Стараясь не уронить достоинства, я вытираю кончик носа, с ужасом понимая, что там была огроменная клякса.
А Бамблби беззвучно ржёт, спрятавшись у себя в кресле — это я вижу в отражении экрана выключенного телевизора перед ним.
Вот же гад. И что вообще он тут забыл? Вряд ли я поверю, что по делам летит в Москву, и совсем не дочь причина соседства.
Но осознание того, что он тут из-за неё всё же, вопреки моему настрою греет душу. И чтобы мне самой себе в этом признаться, надо постараться.
Настя тоже веселится. Хихикает с меня и с довольным видом ест своё мороженое, а я вдруг ловлю контраст. В самолёт мы садились полные тревоги и переживаний. Обе. А сейчас дочка будто и забыла, что мы летим к врачам, расслабилась, улыбается. И у меня самой даже как-то отлегло.
Аура у Семёна такая, не буду с этим спорить. Он будто звёзды зажигает своим присутствием. Но тем тяжелее потом оставаться в темноте, мне ли не знать об этом. От того и так больно.
А ещё я замечаю, что кресло у Насти необычное. Там, где располагаются ноги, у неё сооружена особенная конструкция, что-то типа ортопедической подушки, пристёгнутой ремнём к подножной части кресла.
Позаботился и тут. Конечно, в экономе ей было бы не так удобно, нога начала бы болеть уже через полчаса, и мы бы умащивались, искали удобную позу, как делали это в автобусах, к примеру.
А тут всё продумано.
И от этого теплеет на душе.
Контраст, да. То ознобом берёт, когда рядом он, то греет внутри что-то.
И это меня пугает…
— Ты же понимаешь, что это слишком странно для неё? Вдруг откуда ни возьмись появился мужик и всё время крутится рядом, — говорю Радичу возмущённо, склонившись к его креслу, пока Настя уснула в наушниках.
— А ты, я смотрю, совсем и не торопилась сказать девочке, что у неё есть отец.
— Ты наехал на меня и исчез. Может, ты вообще передумал, а я ребёнку душу разбережу, — я совсем не собираюсь оправдываться, даже наоборот, возмущена, но вслух это выглядит как раз так, будто я извиняюсь.
— Исчезать — это твоя особенность, Василина. У меня случились некоторые обстоятельства… авария. Не хотел пугать Настю своим разбитым лицом.
В груди простреливает. Авария? Сильно пострадал? Разбитая бровь оттуда?
Но вслух своё беспокойство я высказывать не собираюсь. Ещё чего. Вон руки-ноги целы, ходит, говорит — значит всё с ним в порядке.
А с этим назойливым покалыванием за грудиной как-нибудь справлюсь.
— Мы ждали поездку. Ей и так тревожно. Я не стала вносить в её привычный мир ещё больше смуты.
— Мне кажется, это ты в свой мир не хочешь вносить смуту, — отвечает, попадая в яблочко. — Отель я твой отменил. Поедите в мою квартиру. Оттуда до клиники в два раза ближе, а во дворе есть и детская площадка, и все удобства рядом.
Открываю рот в возмущении и едва успеваю спохватиться, чтобы не наорать на Радича.
— Ты нормальный вообще? — шиплю, а у самой вся кровь к лицу от злости приливает. — Сначала билеты наши отменил, теперь отель! Тебе кто дал право распоряжаться нами?
— Я сам себе его дал, — отвечает спокойно и даже плечами пожимает, вроде как тут ничего необычного, чего это я вообще прицепилась.
А теперь мне уже не просто наорать на него хочется, мне жизненно необходимо стукнуть его чем-то тяжёлым.
— Вот знаешь, что?! Не поедем мы к тебе! Ещё чего. Не хочу я с тобой в одной квартире находиться.
— Успокойся, Адамовна, я у Марка остановлюсь или в отеле и Насте пока ничего не скажу, — я слишком уже надулась, чтобы резко сдуться и сдаться так-то, поэтому молчу в ответ. — Но вопросы и проблемы решаю я, усекла?
— Мы и без тебя…
— Василина!
— Хорошо! — рычу в ответ, прекрасно понимая, что он теперь не отстанет.
— Маячить сильно пока не буду, но ты мне всё сообщаешь: поездки в клинику, решение и выводы врача, проблемы, расходы. Всё, вплоть до необходимости заказать доставку продуктов или необходимых лекарств. Если операцию или лечение назначат ближайшее время, оставайтесь и живите, сколько потребуется. Всё понятно?
— Понятно, — уже скорее огрызаюсь.
Да, возмущение клокочет в горле. Я не привыкла, что кто-то решает мои вопросы и проблемы. Наши с Настей. Конечно, всегда на подхвате были сестра и её муж, но я никогда не доводила до того, чтобы приходилось к ним обращаться. Просто знала о такой возможности, а так тянула всегда сама. Зарабатывала, занималась с Настей реабилитацией, искала нужных специалистов.
Везде одна.
Трудно было, конечно. Но никто мне и не обязан был помогать, что-то делать.
А сейчас я вдруг зависла и не пойму, как реагировать.
Но странное дело. Вот это состояние тревоги, когда “а вдруг я не справлюсь, а вдруг не потяну, не получится”, которое всегда заставляло меня продумывать несколько вариантов, иметь запасные решения, это чувство вдруг… притихло. Примолкло как-то, сбавив обороты. Извечное привычное напряжение будто ослабло.
— Мам, скоро прилетим? — спрашивает сонно Настя, приоткрыв глаза и сняв наушники.
— Уже на подлёте, детка, вот-вот будем снижаться.
Через полчаса мы уже касаемся земли. Когда выходим из салона, замечаю, что Настя водит глазами, будто кого-то высматривая. Я, конечно же, знаю кого. Надо же.
А потом улыбается и энергично машет рукой. Она ведь видела Семёна по сути пару минут. Неужели действительно что-то внутреннее, глубинное сработало? А говорят, внутренняя связь есть только с матерью. Нет, конечно, и с отцами тоже, но это если он с рождения воспитывал. А когда впервые встретился в пять лет…
Семён действительно не маячит и растворяется в толпе, а к нам почти сразу после того, как проходим турникеты, подходит мужчина. Представляется водителем от Семёна Владимировича, забирает наш чемодан и приглашает пройти за ним к автомобилю.
Когда мы подъезжаем к жилкомплексу, моя тревога подтверждается — это та самая квартира. В ней я уже бывала. Сердце бьётся с замиранием, накачивая мозг воспоминаниями.
Лучше бы я всё-таки настояла на отеле, отказалась ехать сюда. Тяжко. Столько
