варке какого-нибудь куриного бульона как к алхимии — с таким же восхищением. Вот и приходилось вместо игр заниматься готовкой.
Впрочем, Александру наши эксперименты почему-то неизменно нравились, и он признался, что старается на поздних бранчах есть поменьше, чтобы попробовать, что у нас получилось. Ему зашли даже сырники, которые в нашем исполнении были больше похожи на неудачливых братьев и сестер Колобка.
Дине эти сюрреалистические колобки тоже понравились — она хохотала над ними до икоты.
Впрочем, это не вызвало у нее желания сказать ни одного нового слова.
Психолог продолжал твердить про любовь и терпение.
— Вы хоть выяснили, что с ней случилось? Почему она сбежала из дома? — спросила я как-то после сеанса.
Та лишь покачала головой:
— Нет, мы ждем, когда она заговорит и сама все расскажет.
Меня не очень устраивал такой ответ, но ведь не я была ее родительницей и повлиять ни на что не могла.
Впрочем, однажды вечером судьба подкинула мне подсказку.
Выхожу я как-то вечером из квартиры, попрощавшись с Диной и Александром и усаживаюсь на ту самую скамейку у ворот, где разрешено курить. Там еще удобно ждать, пока Карим подгонит «роллс-ройс», чтобы отвезти меня домой.
Из парадной выходит женщина, относит пакет с мусором в контейнер и замечает меня. Косится раз, второй, останавливается и подходит, вытаскивая сигарету из пачки.
— Зажигалки не найдется? — спрашивает она, не отрывая от меня взгляда.
— Извините, не курю, — улыбаюсь я и отворачиваюсь, вглядываясь в темноту в ожидании машины.
Она мне не нравится.
И не зря.
— Это ведь вы няня у Летниковых? — спрашивает женщина, называя фамилию Александра и Дины. — Я подруга Светы, их мамы.
Отворачиваюсь и вглядываюсь в снежную мглу сквозь решетку ворот в надежде, что Карим подъедет и можно будет избежать этого разговора. Но на улице разыгралась метель и, похоже, он застрял где-то в пробке.
— Мы со Светой подруги, — повторяет женщина. — Меня Таня зовут.
— Допустим… — равнодушно отзываюсь я.
Честно говоря, меньше всего мне хочется общаться сейчас с собутыльницей Дининой мамы.
Это все вообще не мое дело, если честно.
Та достает сигарету из пачки и выуживает откуда-то зажигалку, уже забыв, что обратилась ко мне под этим предлогом. Закуривает и глубоко затягивается.
— Мы поддерживали друг друга. Когда ее муж бросил, а мой шлялся по командировкам да по бабам.
— Насколько я знаю, — говорю холодно. — Александр никого не бросал.
— Да что ты знаешь… — машет она рукой и садится на скамейку. — Ничего, что я на «ты»? Вы ее в рехаб засунули и думаете, что решили все проблемы. Но главная проблема не в алкоголе, понимаешь?
— Нет, — я поднимаюсь со скамейки и прохожусь туда-сюда вдоль ворот. Хочется уже закончить этот разговор, но выходить в метель и возвращаться в квартиру одинаково глупо. — Извините, Таня, я не совсем понимаю цель этого разговора.
Она стряхивает пепел на асфальт и кладет ногу на ногу.
Только вместо расслабленной позы получается сжатая, будто она пытается от чего-то спрятаться.
— Просто не хочу, чтобы вы Динке голову морочили, что ее мать алкоголичка и дрянь, — говорит она, и в голосе проскакивают нотки близких слез. — Видела я ее муженька, как он вернулся. С таким лицом, будто говна понюхал. Как будто он сам ни в чем не виноват!
— Насколько я знаю, — оборачиваюсь я. — Он как раз не виноват. За Диной не уследила мать.
Секунду или две она смотрит на меня, впиваясь блестящими глазами в мое лицо, а потом взрывается:
— Да ты знаешь вообще хоть что-то о нашей жизни, чтобы так говорить! Мы со Светкой сразу сошлись, потому что одинаковые! У меня малой, три года ему, у нее девчонка. В одиночку просто не вывезешь! Ни пожрать, ни поспать нормально, ни расслабиться! Мы с детьми сидели по очереди, чтобы хоть выбраться куда-то!
— Так это вас надо благодарить за то, что Дина оказалась на улице и никто о ней не забеспокоился?
— Может и меня… — Таня сгорбилась, съежилась, словно стараясь занимать меньше места. — Светка наверное думала, что я за ней слежу. А у меня муж вернулся! Выволок меня из ее квартиры, даже предупредить не дал!
Она смотрит на тлеющую сигарету, словно решая, что с ней сделать, но так ничего и не придумывает. Затягивается, выпускает дым вместе с потоком слов:
— Нахрена я за него выходила, дура… Думала, раз богатый и щедрый — отхватила свой кусок пирога, осталось прожевать. Ну да, бабок полно, а толку? Сижу как крыса в клетке в этой квартире. С насле-е-е-е-едником… — издевательски протянула она. — Никуда не сунешься. Ни друзей, ни подруг. Михайловский за углом, Русский музей из окна видно, а я — веришь? — не была ни там, ни там. Кто меня с трехлеткой пустит? А нянь он запрещает — зачем рожала? Сам-то он себе ни в чем не отказывает, а со мной, видите ли, скучно стало. Светкин еще хуже — вообще свалил. Но не разводится! Контролирует! Никакой жизни — ни туда, ни сюда. Сидишь, как приложение к ребенку…
Я не знаю, что сказать.
Передо мной никогда не стояло такого выбора. Никто не предлагал мне золотую клетку в обмен на свободу. Я бы и рада похвастаться, что у меня таких проблем никогда не было, но ведь их не было не потому, что я приложила какие-то усилия.
Поэтому я молчу и смотрю на Таню, пока она ежится под порывами метели, швыряющей под арку дома горсти мелкого снега.
Из темноты выныривает автомобиль и светит ослепляющими фарами прямо на нас.
Я машу рукой Кариму. Пусть подождет.
— Что случилось с Диной в тот вечер? — задаю я самый важный вопрос. — Почему она сбежала? Другие гости ее не трогали?
— Что? Господи, нет! — машет руками Таня, роняет сигарету и придавливает ее каблуком остроносой туфли. — Ты что! Никаких ужасов! Просто Светка, как напьется, вспоминает, что детей надо любить. Ну… Или правда любовь пробивается. И она начинает лезть к Динке с объятьями. Ее шатает, она неуклюжая, Динка пищит и вырывается, эта обижается и ревет. В общем, для всех кошмар. Так что я думаю, она увидела, что мама опять пьяная и решила пойти погулять.
— А говорить тогда почему перестала?
— Не знаю, — пожимает та плечами. — Я ж не психолог. Вообще Светку бесило, когда та болтала. Говорила, что она отца толком не видит, а говорит прямо как он.
Хмурюсь. Вроде бы сходится, но…
Не знаю. Поговорю с психологом.
— Где хоть Светка, в каком рехабе? —
