Таня села на кровать и, закрыв бледное личико руками, тихо расплакалась.
– Ты что? Перестань... Почему? Ты любишь его? Прости, глупый вопрос... Но ты слишком переживаешь, так не бывает. Нельзя так мучить себя. Какая разница, просил он меня или нет? Более того, я скажу тебе, что читала одно из твоих писем, которое дал мне он. Ты понимаешь, что...
– Что я сумасшедшая? Да? Это ты хотела сказать?
– Ты наивна.
Она вскочила и стремительно выбежала из комнаты. Уже одевавшейся Тане Даша хотела объяснить, что Стасу никогда не понять ее и что все ее чувства придуманы, и все это напрасно. Но она, казалось, ничего не слышала, кроме привычной усмешки над ее «наивностью», которая была слишком правдива, чтобы быть обманом или придуманной «историей любви». Таня вышла и – вниз, по ступенькам, стараясь ни о чем не думать. Когда в одно мгновение оказалась на улице, снег быстро прилип к ресницам, и она, щурясь посмотрела на белый и тихий двор, спокойствие которого заставило ее улыбнуться. Просто она теперь точно знала, какие чувства к ней у Стаса, и еще больше верила в то, что когда-нибудь она докажет ему свою правоту.
Дома ее давно ждал Ларсон – единственное существо, которому не нужно было объяснять, почему его любят.
* * *
"10 НОЯБРЯ.
Только что у меня была Таня. Скажу Стасу, что она больше не станет его преследовать, потому что у нее другой путь...".
– Здравствуй, Дашенька. Я надеялась, что ты придешь, – мило улыбаясь Светлана Петровна встретила Дашу, которая уже на пороге была потрясена. Едва ли еще во всем городе найдется такой этаж, стены которого не просто изрисованы красивыми пейзажами или какими-то отрывочными сюжетами, а более того, напоминают кадр из кинофильма, словно чья-то жизнь навек застыла в этой стене.
– Это Сережа рисовал? – робко спросила Даша.
– Да. Уж таков он: где бы мы не жили, всюду что-нибудь да нарисует. Но ты не стой в дверях, заходи скорей.
Она помогла Даше снять куртку и сразу же пригласила за стол, на котором уже дымился ароматный чай.
– Сережка вот-вот должен прийти. Я никак не могу понять, чем его так привлекает эта игра?
– Волейбол? – уточнила Даша ее недоумение.
– А что же еще? Он сам говорит, что бросать мяч и рассчитывать его полет – самая лучшая тренировка для зрения. К тому же мол в полете мяч тебе уже не принадлежит, а ты все еще чувствуешь его в своих руках, переживаешь за него, и становится легко, когда он попадает в неумелые руки, и тогда хочется вновь ловить и бросать его.
Даше было так интересно слушать Светлану Петровну, что она даже не заметила, как пришел Сережа, и не один. Таня прошла в зал и тихо поздоровалась.
– А Татьяна! Здравствуй, милая. Это Даша.
Девочки улыбнулись друг другу, и в это время вошел Сережа.
– Мам, мы все вместе учимся в одном классе.
– Замечательно, это даже лучше, чем я планировала. Дашенька, покажи, что ты принесла.
Она осторожно вынула из пакета картонную коробку, будто в ней лежал невероятной красоты торт, и медленно положила ее на стол. Сереже, действительно, показалось, что Даша уже ничего не могла придумать другого, как только явиться к нему домой с тортом. Он не мог понять, почему испытывает к ней легкую неприязнь, которая возникает, например, тогда, когда смотришь на неудачную копию знаменитой картины. Даша открыла коробку, и Светлана Петровна, восторженно всплеснув руками, принялась аккуратно доставать наследственные сокровища Даши. Таня села поближе и заинтересованно разглядывала каждую вещицу, передавая их Сереже, который с усмешкой взглянул на Дашу, оценив ее изобретательность в хитросплетениях. А она вполне искренне и увлеченно рассказывала все известные ей истории об этих предметах.
– Вот сережки, которые ни в коем случае нельзя носить, если на тебе черное платье.
– Почему же? Кажется, их камни называются... – надевая очки, спросила Светлана Петровна.
– Это кошачий глаз. Бабушка писала в своем дневнике, что серьги ей подарила одна цыганка из кочующего табора. В то время бабуле было семь лет. Так вот эта цыганка почему-то решила, что бабушка ее дочь, и каждый раз прячась от людей приходила во двор, где она гуляла с подругами. Но потом цыганка куда-то исчезла. И когда я читала другую тетрадь бабушки, то обнаружила запись, которую она сделала в пятнадцать лет.
– Твоя бабушка была ужасной выдумщицей и, наверняка писала только для забавы, – иронично заметил Сережа наливая себе и Тане чай, которая удивленно посмотрев на него, сказала:
– Зачем ей это было выдумывать? Если даже история вымышленная, то все равно эти украшения очень много значат.
– Вот именно, – добавила Даша, – ведь надо же знать, почему одни вещи дороги нам, а другие – так себе.
– Ладно, сдаюсь. Так что там произошло с твоей бабушкой в пятнадцать лет?
Светлана Петровна с укором взглянула на сына, который, изображая внимательного слушателя, облокотился на плечо дивана и вдумчиво нахмурил брови. Девочки рассмеялись.
– Даша, рассказывай, нам всем интересно, – перестав гримасничать сказал Сережа.
– Она писала что-то о поездке в Прибалтику, во время которой на вокзале к ней подошла женщина, та самая цыганка. Бабушка одна покупала конфеты. Цыганка сказала ей: «Поклянись, что никому не расскажешь обо мне». Потом сняла с себя все украшения и отдала их бабушке. А та испугалась, но все-таки взяла, потому что полюбила эту цыганку, и пока ее не было, часто вспоминала легенды, которые она ей рассказывала. И, указав на эти самые сережки, она посмотрела прямо в глаза и со слезами сказала: «Да не носить тебе их в платье черном». И снова исчезла, но уже навсегда.
– Загадочная история. А твоя бабушка больше не упоминала о ней в своем дневнике? – спросила увлеченная рассказом Таня.
– Да. Она вела дневник до глубокой старости, и в последней, незаконченной, тетради есть день, где она написала, что сдержала клятву.
– Но мы ведь знаем теперь эту тайну... Может быть, там еще зашифровано место, где спрятаны какие-нибудь несметные богатства, и мы отправимся на поиски старинного клада, – фантазировал Сережа.
Светлана Петровна, смотревшая через увеличительное стекло на дедушкины часы, которые во время войны он зарыл в землю около одного, давно уже спиленного дерева, решила наконец раскрыть им свой замысел. Листая тетрадь с коричневой обложкой, она спросила:
– Дашенька, чьи это стихи?
– Эти... стихи... А, стихи бабушкиной подруги. Она бала актрисой цирка. Бабушка писала, что эта женщина была странной, – солгала Даша. Ей не хотелось говорить, что этот дневник принадлежал ей, и, вообще, ей не нравилось, как Сережа подшучивал над ней. Она чувствовала, что на него ее увлечение старинными вещами не произвело особого впечатления, и он по-прежнему уделяет большее внимание Тане.
