доставалось ему даром. Но в том какой дорогой он шёл, Кайрат не винил никого. Он выбрал её сам.
Он пытался остановиться, когда выкупил «Савой» и решил, что прошёл свой путь. Он пытался идти другой дорогой — полюбить, создать семью, когда встретил Роберту. Но это оказался лишь мираж.
Он затыкал уши, чтобы не слышать этот лай, и всё же один голос из стаи его расплодившихся алчущих демонов звучал громче остальных.
Безутешным плачем сирены скорбел он об утерянной святыне.
Единственное место, которое он пытался сохранить чистым, не таскать туда грязь со своих дорожных сапог, не пачкать его кровью своих врагов, его нетронутая тленом этого мира мечта, его алтарь и тот растоптали.
Он понимал, что виноват сам. Он сожалел, что относился к ней как к божеству. Потому что она и была для него божеством. Хрупкая девочка со смешными веснушками и выгоревшими на солнце до бела волосами.
Он помнил день, когда увидел её первый раз. Ей было восемь, а ему двенадцать. И она плакала, потому что из одной тонкой как мышиный хвостик косички потеряла ленту. Размазывала слёзы в отчаянии, которое свойственно только детям. Он понял, что готов сделать что угодно, лишь бы она не плакала.
Он облазил заросли орешника, где они с Данкой собирали землянику. Обошёл весь берег реки, куда они потом прибежали купаться. Он готов был плыть по течению вниз, предположив, что девочка потеряла её в реке и надеясь, что ленту прибило к берегу ниже заводи. Он даже зашёл по пояс в воду, когда увидел его — лоскуток ярко-синей ткани, зацепившийся за кусты дикого шиповника. И полез в колючие заросли как был, в одних мокрых трусах.
И, протягивая ей эту трепыхающуюся на ветру тряпочку, старался, чтобы она не заметила его исцарапанные в кровь руки.
— Спасибо, мальчик! — её глаза блеснули синевой предгрозового неба и счастья.
Он навсегда запомнил этот цвет.
— Меня Оксана зовут, — она совсем по-взрослому протянула ему испачканную ягодой руку.
— Кайрат! — пожал он её слабую ладошку.
— Пойдёшь с нами цыплят кормить? У моей бабушки их целых тридцать штук. Папа купил на птицефабрике. И они такие смешные.
— Нет. Спасибо, — вежливо отказался он.
— Ну, как хочешь!
И они с Данкой убежали, оставив на лавочке кружку с недоеденной земляникой и синюю ленту.
Кайрат долго хранил её. Этот синий атлас он и повязал на свой алтарь.
И сам его разрушил.
Он не верил, что она его предаст. Он не считал это и предательством.
Он приходил к ней, чтобы, вдыхая её запах, глотнуть свежего воздуха. Чтобы, перебирая его волосы, ему простили все грехи. И прижимаясь к нему гибким телом, благословили его на новые подвиги.
Невозможно жить с женщиной, которую боготворишь. Он боялся утратить магию её живительной силы, боялся пресытиться, боялся ей опостылеть.
И он уходил, чтобы вернуться. И она его никогда не держала.
Она была бесконечно права, решив с ним порвать и начать нормальную жизнь с другим мужчиной. Он оградил её от себя кольями частокола своих предрассудков и сам же резался в кровь о его острые края.
Он ещё мог пытаться заткнуть остальные звуки, но этот голос ему не заглушить ни чем.
На четвёртый день, по мнению врачей, Кайрату стало намного лучше. И хотя Кайрат мог бы с ними поспорить, его душевные раны врачи залечить не могли. Его перевели в «общую терапию», и он не возражал.
Он даже отказался от индивидуальной палаты. Он так устал сам от себя, а эти пять таких же раненых в голову, как и он мужиков, скрашивали его одиночество одним лишь своим присутствием.
— Имя у тебя всё же чудное, — сказал седой нечёсаный мужик.
Его разбитое в кровавое месиво в пьяной драке лицо опухло и посинело, но это его, похоже, ничуть не беспокоило.
— Казахское, — в очередной раз равнодушно ответил Кайрат.
К его удовольствию, ему отдали его серую книжечку и телефон. Одолжив у соседа по кровати зарядку, он пытался его включить.
— Что-то для казаха ты больно скуласт. У них же морда — во! — показал руками круг мужик. — Нос широкий, глаза вот как у меня сейчас, пухлые. А ты какой-то, — он потряс в воздухе кистью, — не русский.
— Да, будет тебе Иваныч к парню приставать. Третий день уже лежит с нами, а ты всё «не казах, да не казах», — сказал водитель, пострадавший по вине Кайрата.
Этот дядька был к Кайрату особенно благосклонен, и вид у него, несмотря на несколько швов на лбу был довольный — Кайрат обещал оплатить ему новую машину взамен разбитой. И тот нависал над ним как коршун над добычей в надежде, что Кайрат переведёт ему деньги, едва включит телефон.
— Жена? — спросил он, увидев фотографию, которую прислала Диана. Их с Оксаной встреча в торговом центре так и осталась на экране. — Красивая.
— Нет, так, знакомая, — поспешил убрать изображение от чужих глаз Кайрат, а ещё оно рвало ему душу.
— Мнн, — многозначительно протянул дядька. — А выглядишь таким влюблённым, словно вы вчера поженились.
— Каким? — с недоумением поднял на него глаза Кайрат.
— Ну, таким, — смутился мужик, решив, что ляпнул лишнее и стал показывать на своё лицо как Иваныч, изображая казаха. — Счастливым что ли.
— Полоумным, — подсказал Иваныч. — Мне моя говорила, я тоже на свадебной фотке как этот, — он постучал пальцем по виску. — С головой не дружу, в-общем. Ушла зараза! Порвала фотографию и ушла! А я уж её как любил. Как любил!
И они стали обсуждать этих «зараз», а Кайрат снова открыл снимок.
Он смотрел на Оксанкино счастливое лицо, совсем такое как в восемь лет, когда он протянул ей синюю ленту, и такая простая мысль, которую он гнал от себя как невозможную, ткнулась в него своей очевидностью как мокрый нос щенка в ладошку.
Он любит её?
Чёрт побери, он же просто любит её!
И эта истина, простая как вода, не пришла с чужих гор ледником, которому суждено растаять, не затопила дождями, после которых всегда бывает сезон засухи. Она пробилась живым родником в душе, настоящим, чистым, целебным, живительным.
Он чувствовал его силу, его мощь, его неиссякаемую волю, с которой из этой крошечной струйки родится не просто ручей, а настоящая как древний Нил река, давшая жизнь человечеству.
Он подскочил с кровати,
