переезда логичнее будет искать другую работу, а это сильно осложняет путь в самостоятельность. Хоть и говорят, что не в деньгах счастье, все же их наличие значительно упрощает жизнь.
«Я у Карины Набутовой на дне рождения. Я вообще-то тебе говорила. Даже папа в курсе».
Я раздосадованно прикрываю глаза. Точно. Уйдя в свои переживания, я напрочь об этом забыла.
«Вспомнила. Хорошо тебе повеселиться. Я дома. Ложусь спать».
Запихнув телефон в сумку, я беззвучно проскальзываю в дом и иду прямиком в свою комнату, чтобы избежать малейшей возможности встретиться с Ленкиным отцом. После того случая мы пару раз случайно пересекались в офисе, и он вел себя как обычно, не выдавая ни малейшего недовольства тем, что я сбежала из его кабинета.
Умывшись, я забираюсь в кровать с книгой, но отключаюсь уже на первых строчках. Видимо сказывается эмоциональный перегруз.
Просыпаюсь от ощущения, что горло сдавило кольцом. Невозможно дышать. Судорожно открываю и закрываю рот, пытаюсь поймать воздух руками. Притянуть его к себе любым способом, чтобы выжить. По щекам ручьем текут слезы. Не хочу умирать. Не хочу, не хочу… Только не здесь, не вдали от мамы и папы. Не так рано.
— Глаза открой и смотри на меня, — доносится сквозь собственный плач знакомый грубоватый голос. — Ты не умираешь. И не умрешь.
Тяжесть, сдавившая грудь, растворяется и я наконец могу сделать вдох. Покореженный автобусный салон исчезает, сменяясь куда менее ужасающей картиной. Я в кровати, в промокшей от пота футболке, а на меня смотрит Ленин отец.
— Сон… — хриплю я, еле ворочая языком. — Вернее, кошмар…
— Я уже понял. Ты кричала.
Приподнявшись, я сажусь на подушку и подтягиваю к себе колени. Грудь распирает от частых вдохов, а по лицу все еще катятся слезы. Этот сон часто меня мучает. Даже не сон, а воспоминание о страшной аварии времен школы, в которой я едва не умерла.
— Я вас разбудила. Простите.
— Я работал. — Глаза Бориса Александровича вглядываются в мои. — Ты как? Лучше?
Я киваю. Лучше, но ненамного. Этот сон слишком жесток в своей реалистичности. Я будто заново все переживаю: то, как меня придавило сиденьем, чувствую чудовищную боль в ногах, запах гари и всепоглощающий страх.
— Не похоже. Трясешься вся.
Горячая, немного жесткая ладонь касается моего лба, заставляет прикрыть глаза. Именно этого мне всегда не хватает, чтобы прийти в себя. Человеческой заботы и ощущения, что я не одна.
— Спасибо, — шепотом говорю я, когда Ленин отец убирает руку. — Я в школе в аварию попала… Серьезную. На грани жизни и смерти была. Иногда мне снова этот день снится. Очень страшно, потому что я снова не могу дышать.
— К психологу ходила?
Попытавшись улыбнуться, я качаю головой.
— Нет. Я и так в больнице долго валялась. Психологи тогда казались лишними.
— У Лены контакт завтра возьми, как проснется. Я оплачу. Нельзя так мучиться. Ты кричала на весь дом.
— Простите, — повторяю я. Последствия сна меня отпустили, потому что ко мне снова возвращается способность смущаться.
— А на день рождения ты почему не пошла? — Даже в темноте мне удается различить его улыбку. — Лена до сих пор веселится,
— Я с именинницей не знакома. Поэтому.
— Ладно тогда. Я уж подумал, вдруг ты меня испугалась.
Опустив глаза, я мотаю головой. Эти слова отсылка к случаю в кабинете, или простое совпадение? Сейчас я его совсем не боюсь. Наоборот, мне давно не было так спокойно.
— Успокоилась немного? — Борис Александрович кивает на прикроватную лампу. — Могу свет включенным отставить.
— Не нужно, — по-прежнему шепотом произношу я, отчаянно желая, чтобы он еще немного задержался. Хотя бы пару минут. — Спасибо вам огромное. И еще раз извините. За все.
Говоря «за все», я подразумеваю в том числе свои подозрения и неприятие того телефонного разговора. Сейчас они потеряли свое значение. Этот человек — второй после мамы, проявивший обо мне заботу в один из самых мучительных моментов в моей жизни. Он просто не может быть плохим.
Я затаиваю дыхание, потому что в этот момент отец Лены снова касается моего лица. Стирает слезу подушечкой большого пальца. Сердце молотит, как ненормальное, в животе становится тесно. Дышать снова невозможно, наверное, поэтому приоткрывается рот.
— Спокойной ночи. — Низкий голос разносится внутри меня горячей вибрацией, заражая собой каждую клетку тела. Такого я не чувствовала ни разу за всю свою жизнь.
Прикосновение исчезает, а через мгновение хлопает входная дверь.
Нет ничего удивительного в том, что Лена подходит ко мне утром с контактом психолога. Я не хочу, чтобы вчерашний кошмар повторялся и беру визитку, обещая записаться на прием. Денег у Бориса Александровича я, конечно же, не возьму, но со своей первой зарплаты обязательно схожу к специалисту.
— Папа сказал, что тебе ночью было нехорошо. Ты как? — интересуется Лена.
Задержав взгляд на ее лице, я продолжаю заправлять постель, чувствуя вибрацию в груди от накатывающих воспоминаний. Я до утра не смогла сомкнуть глаз и думала об ее отце, а вернее, о его прикосновениях. Но разве правду ответишь?
— Нормально. А ты как сходила?
Лена плюхается в кресло и, подобрав под себя ноги, достает телефон.
— Отлично. Было весело. Сейчас скину тебе пару фоток и видео. Кстати, нас Слава с Мишей приглашают погулять. С нами пойдешь? Или опять на свидание с Сергеем побежишь? — игриво осведомляется она и ободряюще мне подмигивает.
Я уже смирилась, что Лена постоянно пытается меня куда-то вытащить и с кем-то свести, и перестала обращать на это внимания.
— Сергей уехал за город с семьей. Вернется послезавтра.
— Тогда я скажу, чтобы Слава с Мишей через часик подъезжали, да?
Я бы с удовольствием провела день в кровати за какой-нибудь книжкой или подремала, потому что за ночь спала от силы час, но оставаться дома один на один с Борисом Александровичем мне неловко. Вдруг это будет выглядеть так, что я специально ищу возможность остаться с ним наедине?
— Хорошо, — соглашаюсь, после чего иду в душ, чтобы немного взбодриться.
Когда возвращаюсь в комнату, Лены уже нет. Натянув любимые джинсы и свитер, я спускаюсь вниз. Желудок требовательно урчит, со вчерашнего дня я не держала во рту ни крошки. Но когда вижу в гостиной Лену и Бориса Александровича, вместе пьющих
